4

Великолепный образец прозы, доставляющей удовольствие уже тем, как она написана. Когда в общем-то даже неважно, о чем - читаешь и думаешь: автор, пиши ещё! Прекрасный стиль, тонкое чувство языка, мягкий, но точнейший (не в бровь, а в глаз), юмор, высочайшая культура и образованность.

...Она была вовсе не графоманка. Она была непрестанно обуреваема самыми поэтическими чувствами, и стихи ей звучали откуда-то, словно голос ангелов, — вся беда в том, что это были какие-то очень глупые ангелы или насмешники.

Но это совсем не значит, что книга ни о чем. Замечательная вещь - "о времени и о себе"! Время, известно, досталось автору не самое лучшее - революции в России, страшные годы после октябрьского переворота. Очень по-разному восприняли всё это русские писатели: от отчаянного резкого неприятия (Бунин) до практически полного игнорирования (Мариенгоф). Ходасевич выбирает в нем свой путь, средний - так сказать, вынужденного сотрудничества и лавирования между событиями. Понятно, что особо теплых чувств к советской власти автор питать не мог, и в описании её деятелей его юмор частенько переходит в острую, язвительную сатиру.

Его зелёное, очень злое лицо выражало крайнюю подозрительность и крайнее напряжение мысли. По-видимому, это был какой-нибудь слесарь или водопроводчик, остервенелый от классового сознания и насквозь пропитанный политграмотой.

Я спросил хозяев, давно ли они живут в этой квартире. Оказалось — уже третий год. За два года не удосужились они обзавестись ни бельём, ни кроватями, ни даже парой стаканов. И это не от бедности, ибо коммунист мог легко всё раздобыть, но от своеобразного социалистического аскетизма, который сродни обыкновенному свинству, от страха перед «нездоровым буржуазным обрастанием» и от необходимости решать культурные проблемы в мировом масштабе.

Когда пишешь о прозе подобного уровня, очень трудно уговорить себя поменьше цитировать. Лучше-то всё равно не скажешь! Вот, к примеру, о литературе:

Мысленно я вводил Ричарда или Кориолана в круг персонажей «Что делать?» — и мне представлялся образ орла в курятнике. После прозы Ливия или Слова о Полку доморощенная проза Чернышевского была жалка. Прочитав страниц восемь-десять, я вернул книгу брату. В тот день я узнал, что в мировой литературе существует свое захолустье.

Больше всего понравились главы от детстве, впрочем, эта тема меня всегда интересовала. Меньше всего - о том, как ходили с прошениями к правительству по Белому коридору, и о Горьком тоже не очень. Но из песни, как говорится, слова не выкинешь. Всем, кого интересует Серебряный век - читать обязательно!