Я вспомнила эту фразу из Кэрролла (не того, другого), когда села писать отзыв на «Миссис Дэллоуэй». Каким наслаждением было слушать эту книгу! Но теперь меня терзает то самое чувство, когда «окончен бал, погасли свечи», гости своё оттанцевали и расходятся по домам. Гости миссис Дэллоуэй — мои отныне любимые маленькие странности. Гости, которые стали мне дороги за несколько часов, — Салли Сетон, Ричард Дэллоуэй, Питер Уолш, Лукреция и Септимус Уоррен-Смиты, дочь Дэллоуэев, доктор и леди Брэдшоу, конечно, сама Кларисса Дэллоуэй, и прочие прохожие-мимохожие. Бал заканчивается — с ним заканчивается и книга, но в начале были цветы, платье и свечи — то есть подготовка миссис Дэллоуэй к вечернему приёму.
Миссис Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы.
Это предложение стало моей первой маленькой странностью-слабостью. Я наслаждалась каждой строчкой романа, от первой до последней, во многом благодаря исполнительнице — Татьяне Шпагиной. Мир буквально расцветал, когда я включала аудиокнигу. Наушники — плеер — дверь, и вот ты выходишь в большой, прекрасный, наполненный зрелым осенним воздухом свет. Откуда-то издалека ветер приносит запах костра и сырой земли, а небо такое высокое-высокое. Да, осенью цветы — редкость, встречаются всяко реже, чем в середине лондонского июня у миссис Дэллоуэй, но я всё равно люблю эти свои дни — как и Кларисса Дэллоуэй любила свой мир и свою жизнь.
Однако первое предложение я полюбила из-за фильма «Часы» — экранизации романа Майкла Каннингема, основанного на жизни Вирджинии Вулф и её книге «Миссис Дэллоуэй». Если вы видели фильм, то знаете, как там смаковалось первое предложение. Но пока я не взялась за чтение первоисточника всего, я не понимала, какое значение вкладывали в эту фразу Каннингем и Вулф. Это — первая нота в симфонии, это — фраза-знакомство, это — взгляд извне, описание со стороны, но при этом описание того, как проявилась внутренняя воля.
Вся книга — поэзия в прозе. Имена и сюжет — всего лишь уступка романным условностям. Хотела я бы выучить текст на память и декламировать как поэму. Но я пока ещё не сошла с ума. Пока. Ещё. Думаю, есть что-то волшебное в умении вот так приставлять слово к слову, абзац к абзацу единым порывом, который так любят выдавать за поток сознания. У Вулф есть произведения более «потоковые» — утлые лодчонки, дрейфующие по океану подсознательного, — чем «Миссис Дэллоуэй», но способ повествования всё равно относится именно к этому модернистскому приёму. И потому что синтаксическая структура идёт вразнос, весьма правдоподобно имитируя течение мыслей; и потому что между событиями-сценами-мыслями нет логической связи, только ассоциативная. Но мне всё же трудно без оговорок назвать повествование «потоковым», ведь именно в этой книге «поток» — очень продуманный, всеобъемлющий, он даёт читателю возможность ухватить тончайшую взаимосвязь явлений. И это одна из главных причин, почему «Миссис Дэллоуэй» выделяется среди других произведений Вулф.
Допустим, это поток сознания, — но чьего? Если автора, то чем примечателен для Вулф один летний день 1923-го года, который он охватывает? (Я бы поставила на 13 июня, которое ближе всех к середине месяца, — и по календарю это как раз среда). Но этого я не знаю. Чем эта книга примечательна для писательницы? Я, как читатель обыкновенный, знаю биографию Вулф и могу «увидеть» связь между её жизненной ситуацией и некоторыми эпизодами/мыслями романа, — но насколько это соответствует действительности? Можно ли в психическом расстройстве Септимуса рассмотреть проблемы самой Вирджинии? Сколько правды в описании жёстких и авторитарных врачей? Можно ли на основании одного поцелуя Клариссы и Салли предполагать что-то о личной жизни Вирджинии? Насколько точен портрет снобствующих лондонцев? И, в конце концов, почему роман назван в честь Клариссы Дэллоуэй?
Самый очевидный ответ: потому что книга является потоком сознания Клариссы. Литература знает много примеров, когда одно произведение совмещало потоки сознания разных персонажей, однако это не тот случай. Потому что в этом романе есть основания для единоличной интерпретации: все события этого дня, все люди, чья судьба в нём приоткрылась, сценки на улице и в помещениях, в настоящем и прошлом, — всё это поток сознания миссис Дэллоуэй. Кларисса как-то сочинила целую теорию, что знать человека — значит, знать не только его, но и людей, и места, что его дополняют. Физическое тело может находиться в одном месте, но сам человек — всюду, поэтому нечто очевидное, что способен в нём рассмотреть кто угодно, соседствует с невидимым и неосязаемым — с тем, с чем незримо связан этот человек. Это как паутина, которая состоит не только из нитей, но и пустого пространства между ними.
Роман «Миссис Дэллоуэй» представляет из себя паутинку связей. Во-первых, есть очевидные экскурсы в прошлое и настоящее, мысли и чувства Клариссы Дэллоуэй, в её отношения с другими людьми — Салли, Питером, родителями, мужем, дочерью, наставницей дочери, служанками, дальними родственниками и знакомыми, — а также мысли этих людей. Во-вторых, есть «невидимая», неочевидная часть, куда читатель словно проваливается: мысли Клариссы перемещаются в пространстве с одного на другое — например, на автомобиль, а с автомобиля на мысли Септимуса, от него — к Лукреции (и мы даже на секундочку попадаем в Италию благодаря ей, и на секундочку в Индию благодаря Питеру), а ещё — к Доуму и Брэдшоу, и дальше к сёмге и фотографиям кладбищ, — к смерти; и обратно — к Риджентс-Парку, к девушке Мейзи, впервые приехавшей в Лондон, к изысканному Хью, который только и умеет что писать письма, к войне, которая закончилась, к Сент-Джеймсскому парку и мыслям о Питере, и к цветам, за которыми миссис Дэллоуэй вышла одним ранним июньским утром, потому что вечером у неё приём.
Даже пустое пространство между Клариссой Дэллоуэй и Септимусом Уоррен-Смитом — т.е. то, что они не были лично знакомы, — является связующим. Во всяком случае, сама Кларисса думала: «Чем-то она сродни ему…», когда вечером на приёме услышала рассказ о Септимусе. В книге всё взаимосвязано со всем. (В последний раз я встречала такое, как ни странно, у диковского «Человека в высоком замке», там люди тоже могли не знать друг друга, но быть связанными). Только здесь у взаимосвязи есть имя — Кларисса Дэллоуэй. Все мысли, чувства и люди устремлялись к ней.
«Все отправлялись куда-то. И оттого что всё время, всё время распахивались двери и оттуда выходили, казалось, будто Лондон скопом спускается с лодочки, мотающейся на волнах; будто город весь стронулся и сейчас поплывет в карнавале».
Карнавале, имя которому «Миссис Дэллоуэй». Для меня этот карнавал закончился — отвесил поклон и умчался вдаль, вдоль взгляда Питера. Но это и человек, и карнавал, и книга, поэтому я в любой момент могу вернуться к началу и узнать: миссис Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы.
