Половина неба

умирают престарелые генсеки растут дети они слушают новости сквозь радиопомехи и не знают, кому верить русский в самолёте с пистолетом. ему действительно можно и нужно кто-то уехал, кто-то остался а мне надо быть лет на двадцать старше, чтобы всё это понимать а вообще, это о любви, наверное

Уже не в первый раз мелькает мысль, что современная литература - все-таки в большинстве случаев своего рода графоманство. Что-то вроде более или менее оформленного, но потока сознания; вынимается просто того, что есть в голове. И это может быть либо занимательно (интересно+забавно), познавательно, пронзительно лирично, либо пошловато и скучно. В "Половине неба" совершенно нет пошлости, всего очень правильное количество. Но откровений, того, что ты знаешь, но с изумлением открываешь заново (чего я почему-то ожидала), - сосчитать по пальцам, никакого эффекта раннего Гришковца. Это жизнь, и жизнь такая, какой ее чувствуешь в это время, в начале зимы в сумрачном городе - жизнь обыкновенная, своя; наша. Каждый день, каждую неделю, каждый месяц и год происходит что-то из ряда вон выходящее,…

Только от книг Горалик так сильно хочется плакать, и в то же время так светло.

Роман про нас. Про людей. Про то, как нам больно бывает, тяжело, грустно, невозможно дышать. И все-таки мы хорошие, наверное.

В книге "Половина неба" я не обнаружила связного сюжета. Он там не нужен.

Книга-истерика. Книга-паническая атака. Книга-ощущение. Это твои мысли и твои рефлексии. В каждой книге, к которой Горалик прикладывает руку, остается это чувство щемящей тоски, внезапного узнавания ситуации. Потому что в голове крутятся какие-то словечки, воспоминания, детальки общего прошлого, потому что как ни крути - мы одно поколение, разбросанное по городам и странам, не умеющее найти себя ни в себе, ни в ком-либо другом. Половина неба здесь, половина неба там. Люди-половинки. Даже нет, люди-кусочки. Самолеты, самолеты, самолеты. Фотограф, который везде дома, и у которого нет дома нигде.

Поиск человека-места-вещи, к чему можно бы "прилепиться". Душой.

В который раз уже убеждаюсь, что читать Линор вредно для нервной системы. Особенно, вместе с Львовским; его я тоже очень люблю. Вместе они из меня вытряхают душу на раз-два-три. Натурально, иногда захлопываешь книжку или отвлекаешься на телефон - потому что нельзя же так.

У меня дома обнаружилась чашка с остатками твоего кофе, две твои забытые сережки, одно окно, из которого ты смотрела на трубы, одна черная дыра, пустое место.

Гадать по ней хорошо - это вам не Павлова; обязательно получится что-нибудь в точку, но в такую точку, что хоть на стенку лезь.

Ад - это не другие, я помню. Ад - это те же самые.

После прочтения дала почитать другу-мальчику. Через два дня спрашиваю: Ну как? Круто, - говорит, - Мне нравится, скорей бы он самолет захватил. Какой самолет? Достает книгу начинает цитировать...

Если бы в его книге герой захватил-таки самолет, я бы не удивилась

По небу летит самолет. В его салоне сидит человек. У человека в сумке – пистолет. Нет, он не гангстер, он – русский. Ему можно.

Множество судеб были разрублены острым лезвием эмиграции. Небо раскололось. На ту, светлую часть, с крымским солнцем, бумажным змеем с пятиконечной звездочкой и искрами последнего пионерского костра. В этой половине все хорошо, смеются дети, которые ещё не знают, что пройдет несколько лет, и их мира не станет. Вторая половина исчерчена светом рекламных огней, наполнена визгом тормозов и гнилью международного права. Два неба, два мира, две жизни. А между ними барахтаются семидесятники, математические мальчики, пытающиеся сшить распавшиеся половинки. Они никак не могут смириться со своим R&D-будущим и поверить в то, что прошлого уже нет.

По небу летит самолет. В…