Цитаты

– Сейчас тутульки смерим,– сказала бабушка, поставив наконец градусник, как ей хотелось.– Ты, когда был маленький, говорил «тутульки». А еще ты говорил «дидивот», вместо «идиот». Сидишь в манежике, бывало, зассанный весь. Ручками машешь и кричишь: «Я дидивот! Я дидивот!» Я подойду, сменю тебе простынки. Поправлю ласково: «Не дидивот, Сашенька, а идиот». А ты опять: «Дидивот! Дидивот!» Такая лапочка

Ванна,журча, наполнялась водой, в которой плавал пластиковый термометр.Все время купания его красный столбик должен был показывать 37,5. Почему так, точно не знаю. Слышал, что при такой температуре лучше всего размножается одна тропическая водоросль, но на водоросль я был похож мало, а размножаться не собирался.

***

-Твоя мать мне когда - то сказала: "Я на нем отыграюсь". Так знай, я вас всех имела в виду, я сама отыграюсь на вас всех. Понял?!
Я смутно понимал, что значит "отыграюсь", и почему-то решил, что бабушка утопит меня в ванне. С этой мыслью я побежал к дедушке. Услышав моё предположение, дедушка засмеялся, но я всё-таки попросил его быть настороже. Сделав это, я успокоился и пошел в ванную, будучи уверенным, что если бабушка станет меня топить, то ворвется дедушка с топориком для мяса, я почему-то решил, что ворвется он именно с этим топориком, и бабушкой займется.
***

Будь ты проклят небом, Богом, землей, птицами, рыбами, людьми, морями, воздухом! - Это было любимое бабушкино проклятие. - Чтоб на твою голову одни несчастья сыпались! Чтоб ты, кроме возмездия, ничего не видел!

***

Бабушка подняла крышку, нашла в чайнике вместо целебного отвара заплесневелую массу и стала кричать, что в такую же массу дедушка превратил ее некогда блестящий мозг.

***

- Где ты, скотина?
Будь она в деревне, очевидцы могли бы подумать, что у нее убежала коза, но в городе...
***

"Увидите здесь мальчика, высохшего такого, в красной шапочке и в сером пальто... убейте его."

***

-Боря, вы куда?! - послышался вдруг голос выглянувшей на балкон бабушки.
-В беседку! - ответил Борька.
-Боренька, не веди его в МАДИ, ладно? У меня есть справка от врача, что я психически больна. Я могу убить и мне за это ничего не будет. Ты, если в МАДИ пойдете, имей это в виду, хорошо ?
***

Вот и наш двор. Цемент, который облепил меня, весил килограммов десять, поэтому походка у меня была, как у космонавта на какой-нибудь большой планете, например на Юпитере. На Борьке цемента было поменьше, он был космонавтом на Сатурне.
Лифтерши, сидевшие у подъезда, пришли от нашего вида в восторг.
-Ой! - кричали они. - Вот вывалялись - то, свиньи!
-А кто это, разобрать не могу!
- Это вон савельевский идиот, а это Нечаев из двадцать первой.
Почему я идиот, я знал уже тогда. У меня в мозгу сидел золотистый стафилококк. Он ел мой мозг и гадил туда. Знали это и лифтерши. Они знали от бабушки. Вот, например, ищет она меня с гомеопатией, спрашивает:
-Вы моего идиота не видели?
- Ну почему идиота... На вид он довольно смышленый.
- Это только на вид! Ему стафилококк давно уже весь мозг выел.
***

-Вырос - то вырос, но когда я его в ванной раздеваю, мне делается дурно - одни кости.
-И еще ко всему и идиот?
-Полный! - с уверенностью восклицает бабушка, и чувство гордости за внука переполняет ее - второго такого нет ни у кого.
***

- Белый потолок... Белый, белый...
-Баба! Бабонька! Ты что, совсем меня не видишь? Очнись! Что с тобой ?!!!
-Довел до ручки, вот со мной что! - ответила бабушка и вдруг неожиданно легко встала. - Учишься из - под палки, изводишь до смерти. Ничего, тебе мои слезы боком вылезут. "Румяняняной..." - передразнила она. - Болван.
***

- Как нету?! - крикнул я, настежь открывая холодилькую дверцу. - А лососЯ ?! Вот икры сколько!

***

- Нет, я думала, большего болвана, чем твой дедушка в природе не существует, но ты и его перещеголял, - сказала бабушка, закрыв за Тоней дверь.

***

Мама сказала, что оставит меня на несколько дней бабушке и вернется к дяде Толе. Я не хотел с ней расставаться и плакал, но она сказала:
- Ты здоров, и с тобой будет бабушка, а он болен и совсем один. Разве тебе его не жалко?
Дядю Толю мне было жалко. но расставаться с мамой было от этого не легче. Если бы не машинка, дядя Толя совсем уже стерся бы у меня из памяти.
***

Бабушка объяснила мне, что дядя Толя - карлик кровопийца, который хочет переехать в Москву и все у нас отобрать. Он хочет мамину и бабушкину квартиры, дедушкину машину, гараж и все наши вещи.

***

-Ем кость.
-Плюнь! Плюнь скорее, сволочь! Плюнь!
- Что плюнь?
-Кость!
- Да нет, - показал я на молоко, - я просто читаю. Ем кость один литр.
-Ёмкость, кретин! - подскочила на табурете бабушка, но повода для крика у нее не было.
Я был в восторге от своей проделки!
***

-Мама! - испуганно прижался я. - Пообещай мне одну вещь. Пообещай, что, если я вдруг умру, ты похоронишь меня дома за плинтусом.
-Что?
-Похорони меня за плитнусом в своей комнате. Я хочу всегда тебя видеть. Я боюсь кладбища! Ты обещаешь?
Но мама не отвечала и только, прижимая меня к себе, плакала. За окном шел снег.

Снег падал на кресты старого кладбища. Могильщики привычно валили лопатами землю, и было удивительно, как быстро зарастает казавшаяся такой глубокой яма. Плакала мама, плакал дедушка, испуганно жался к маме я - хоронили бабушку.

Никогда. Это слово вспыхивало перед глазами, жгло их своим ужасным смыслом, и слезы лились неостановимым потоком. Слову «никогда» невозможно было сопротивляться.Стоило мне немного успокоиться, «никогда» настойчиво поднималось откуда.то из груди, заполняло меня целиком и выжимало новые потоки слез, которые, казалось, давно должны были кончиться. На «никогда» нельзя было найти утешения, и я даже не хотел смотреть, что сует мне в руки дедушка. А дедушка совал молоток. Оказалось, он просто спрятал его в свой ящик, а мусоропровод хлопнул, потому что бабушка выбрасывала мусор. Я с трудом успокоился и, держа молоток в руках, все еще не мог поверить, что снова вижу его, а ужасное «никогда» отступило и не будет больше меня мучить.
«Никогда» было самым страшным в моем представлении о смерти. Я хорошо представлял, как придется лежать одному в земле на кладбище под крестом, никогда не вставать, видеть только темноту и слышать шуршание червей, которые ели бы меня, а я не мог бы их отогнать. Это было так страшно, что я все время думал, как этого избежать.
«Я попрошу маму похоронить меня дома за плинтусом,– придумал я однажды.– Там не будет червей, не будет темноты. Мама будет ходить мимо, я буду смотреть на нее из щели, и мне не будет так страшно, как если бы меня похоронили на кладбище».

Я писал, с тоской глядя на столбец предложений, и вспоминал, как пару дней назад написал, что «хороша дорога примая». Бабушка выскребла ошибочную «и», я вписал в пустое место букву «е», но оказалось, что «премая дорога» тоже не годится. Желая, чтоб дорога мне была одна – в могилу, бабушка принялась скрести на том же месте, проскребла лист насквозь и заставила меня переписывать всю тетрадь заново. Хорошо еще, я недавно ее начал.

- Сенечка! Мышь! Мышь! Мышь, твою мать!
- Что такое? - прибежал, шаркая тапочками, дедушка.
- Там! Под холодильником! Мышь! Мышь!
- Ну и что?
Такое безразличие поразило бабушку в самое сердце. Она, наверное, думала, что дедушка станет прыгать по кухне, кричать: "Мышь! Мышь, твою мать!" - бросится поднимать холодильник, а он даже не удивился. Бабушка стала плакать, сказала, что всю жизнь бьётся как рыба об лёд, что никогда не видела помощи и участия...