Уединение

В печали, небрежении лежишь, мой город. Но из пепла возродишься. Но ты жив, хоть и немотствуешь. Рука судеб. Воля Божеств. Синяя твердь, пустынное море. Звон светло-серебряный стиха Петрарки. Дай любви - вынести. Дай веры - ждать.

Редко удается, но и хорошо работать в час уединения. Единый господин себе, едина воля, сладостен покой. Живее мысль играет - отделенная, но и всему родная. Все - мое, доступно, охватимо. И когда устанет голова, то возьми ключ и тросточку, шляпу надень, никого не будя, тихо сойдешь лестницей, где кошка прыгнет, в переулок,…

Но ведь жизнь свирепа? Да и будет ли мягка? Мы любим. А не любят - нас. За что же и любить? Как будто не за что. Нам - не любовь. Но мы не захолустье. Великий, мировой путь, это мы. Смерть - наш хозяин; кровь - утучнение полей; стон - песня. И для чего-то нужны мы.

Ну, несись, черный корабль ночей ноябрьских, лети вперед, морем вскипающим, корабль страданий, бед, к берегам новым, кровавя след за собой. Твори судьбу. Страшен ты, да и велик, путь твой - не тропиночка, бег твой - крылатый скок. А над бегом, и над бурей, и над грохотом - небо превечное с ночною синью и звездой…

Молодой человек, ничком, стриженный, с виском простреленным. Собака обнюхивает; ноги разутые из-под шинели. Да, по нечаянности. Народ пужали. Разве сладишь с ними? Ну, понятно, надо бы повыше, через головы. Не разберешь в проклятой мгле. - А сапоги? - Сапоги новые. Не пропадать же. Сотня косых. - Э-эх, ироды! Мальчишка…

"Да что, за что?" - "Вон, во дворе прикончили, у стенки. Больше ничего". Прохожий сумрачен, и зол, и стыден. Солнцу же не стыдно. И конек мужицкий, среди бела дня везет по улицам Москвы тела казненных.

Это уединение. Час стояния тихого - и ответа. Как живешь, человек? Помолчи. И будь скромен. Не думай, что такой уж подвиг - замечтаться над стихом. В ином подвиг. Тебе - далёко! Очень далеко тебе до подвига.