Цитаты из произведения Песнопевица

Она и выросла там, в избушке бакенщика. Она и отца похоронила там, на травянистом взлобке, рядом с матерью. Работает она теперь в большом учреждении, за чертёжной доской, и, забывшись иногда, тоненько и грустно запевает: Куда, милый, едешь, Куда уезжаешь?… И тогда сотрудники проектного отдела поднимают головы от столов,…

Отец забредал в воду, брался за уключины и подтаскивал её повыше, затем бросал окурок в воду и поднимал Галку из носа лодки, закутывал её в телогрейку и на руках нёс вверх по деревянным ступенькам к избушке. Иногда Галка просыпалась и невнятно спрашивала: – Мы уже приплыли? – Приплыли, приплыли. Спи, песнопевица. И отец…

И она пела ему, огоньку: В низенькой светёлке огонёк горит. Молодая пряха у окна сидит… Голосишко у Галки становился тише, тише, слова уже она склеивала и зажёвывала, а головёнка её сморённо падала на грудь и пятнышком светилась в тёмной телогрейке среди тёмной лодки. Отец осторожно продвигался к беседке, бросал в нос…

Никаких детских песен Галка не знала, она жила тем, что переняла у взрослых, и песни её сплошь грустные, протяжные и про любовь всё больше: В золотом садочке канарейка пела, Пела так уныло, ой, голос раздавался-а-а… Пела так уныло, ой, голос раздавался-а-а, Молодой парнишка, ой, с девушкой про-ощался-а-а… И как он…

И простор реки, холодноватый и мирный, подхватывал Галку, нёс на мягких руках, покачивая и лаская. Бывало, спашешь пашенку, Лошадок распрягё-ёшь, А сам тро-о-пой знакомою В заветный сад пойдё-ёшь… — запевала тоненьким голоском Галка и слышала одну себя и радовалась тому, что есть она, Галка, на этом свете, что отец слушал…

Галка хлопала ладонями, пугая утят и неизвестно почему радуясь, что они бегут в панике по воде, прячутся в листьях и крепко сидят там, думая, что их никто не видит.

Галка опускала руку за борт, слышала, как щекочет её пальцы живая и тёплая перед ночью вода. Кулички снимались с камней, обгоняли лодку, светясь белыми подкрылками, и стригли голосами привычную песню, которая веселила Галку: «Тити-вити, тити-вити, тити-вити…»

Вечер казался Галке дедом, тихим, бородатым и молчаливым. Он курил трубку за горой, и оттого небо было там красное. Он шевелил бородой, почёсывался, и оттого колыхались тени скал в воде и шелестел осинник по горам. Деду было холодно в горах, и он с вершины сухой лиственницы глухо просил голосом филина шубу. Дед кряхтел и…

Отец наваливался на лодку, сильно гнал её по камешнику, Галку часто откидывало назад и роняло с беседки. – Эко! Эко! – барахталась она на дне лодки, выпрастывалась из телогрейки и ворчала: – Сила есть – ума не надо!

Отец прикуривал из лодочкой сложенных ладоней и, незаметно улыбаясь, косил глазами на озабоченную, хмуро насупленную дочку с неумело заплетённой косой, мокреньким носом, в стоптанных сандалиях с белёсыми от воды носками. Он брал её на руки, усаживал на беседку и мимоходом, незаметно выдавив ей нос, набрасывал телогрейку…