Сквозь тёмное стекло...

История посвящается одной удивительной девушке - Наде Femi .

Спелый, округлый сумрак комнаты надрезан острой полосой света за окном.
Прозрачные, бледные капли звёзд зашуршали прохладой в листве.
Темнота, словно созревший, мягкий плод, тихо упала на мою ладонь.
Раздался звонок телефона. Разговор в полумраке, когда за окном с листвы стекают не то звёзды, не то капли дождя, похож на спиритический сеанс двух душ, одна из которых оказалась в аду.
Быть может, "наша земля, это ад какой-то другой планеты?"
Музыка Дебюсси в покачнувшемся полумраке таинственно и сладко совпадала с её милым лицом в телефоне : её лицо казалось естественным и светлым продолжением музыки, нежным адажио телесного воплощения музыки, вставшей на цыпочки красоты её тёплого голоса, вручившего мне свои губы и душу.

Кадр из фильма Ингмара Бергмана - Сквозь тёмное стекло.

Дальше...

- Мне больно, милый, я больше так не могу...Я словно бы вижу поломку и боль всех людей изнутри ( ты ведь замечал сколько вокруг поломанных?), хочу им помочь, но не могу, уже даже себе не могу...
Однажды в детстве я видела ребёнка, оторвавшего крылья у бабочки.
Несчастная! она ползала, содрогалась на земле какой-то безумной гусеницей, не могущей летать, жить, умереть и вновь родиться, окуклиться. А вокруг неё роились ужасные, паучьи тени веток, мотыльковая улыбка ребёнка..
Чувствую себя как парализованный ангел, который не может взлететь, откликнуться на крик и страдание мира. Словно вон тот страдающий человек, та бьющаяся во тьме головой о стену ветка клёна - это я, я пытаюсь пошевелиться ими, словно своими крыльями, приподняться ими, но не могу, и затихая, безвольно смотрю огромным, расширенным, дышащим сердцем-зрачком в тёмную пустыню неба.
Без тебя и счастья мира - мне грустно. Сердце всхлипывает и заикается на самых главных словах, бьётся в холостую... Да и в самой природе что-то темно проворачивается в пустоту, словно бы она желает сказать что-то важное, но не может, да и не нужно это никому.. и потому она сходит с ума мне навстречу, всем нам, людям, навстречу.
Я чувствую боль мира, касаюсь её, но.. словно призрак, ладонь проходит сквозь невыносимую, вязкую прозрачность покачнувшегося мира, а сама жизнь, мир, голубой волной отлива неба, отступает от меня, словно в жутком сне, и я остаюсь одна в каком-то обнажении одиночества и боли.
Мир разбивается на тысячи ослепительных осколков моей боли, и в каждом осколке отражается бесконечно маленькая, вставшая на цыпочки существования, надежда.
Милый, больно, смертельно больно тогда касаться мира и своей души, затерявшейся где-то среди страдания мира : на кончиках пальцев сосредоточились все обнажённые нервы тела, которое я почти не ощущаю, и каждое касание причиняет нестерпимую, яркую боль.
Знаешь это чувство, когда под ноготь-сердце какой-то сиреневой болью медленно проникает холодная игла звезды?
Я очень устала. Я хочу умереть.. точнее, хочу умереть на время, забыться тёмным сном лет эдак на 200, но словно в стихотворении Лермонтова, слышать сквозь матовые воды сна прозрачные и кроткие звуки милых деревьев, иных слов друзей, влюблённых, голубого прилива ночи...
Иногда чувствуешь на своих плечах и сердце тёмный, прохладный вес ночей и прошедших веков, всех этих страданий, безумств и проклятых, неразрешённых кем-то вопросов.
Хочется сбросить с себя всю эту тяжесть жизни. Быть может, меня уже нет... Нет, не пугайся, родной, я ещё жива. Просто... я сейчас сижу на подоконнике у окна, и мне одиноко и больно.
Ночь за окном, встав на жёлтые пуанты листвы, танцует с ветром, обнявшись, и бледно замирает осколками, раня воздух и сумрак.
Время на миг остановилось : звёзды, фонари, вон та счастливая парочка под зонтом, оглянулись в ужасе на этот страшных звук разбитого стекла тёмного воздуха.
Под окном растёт клён, он почти сбросил с себя всю листву, и на тёмной земле под фонарями влажно и жутко что-то алеет : выбросившаяся из окна осень...

-Милая, не плачь. Ты ведь умничка у меня. Всё будет хорошо. Мысленно обнимаю тебя...
Вчера мне снился странный сон о тебе : словно шальной ветерок осени, что порой, старым другом после долгой разлуки, налетает на тебя, обнимает, нежно и робко касаясь плеч, груди, целуя в щёку талым, цветущим холодком своих губ... и вдруг, резко отстраняется, с печальным удивлением смотря на тебя, ибо ты молчишь и почему-то не отвечаешь на его ласки... ты ворвалась ко мне поздним вечером, хлопнув за собой дверью - мой милый, бледный сквознячок!, - обняла меня, что-то тепло и пьяно прошептала мне в лицо и проскользнула в ванную.
Ты попросила меня принести из комнаты твою книгу. Я искал её и нежно разговаривал с тобой, говорил то, что порой не осмеливался сказать глядя тебе в глаза.
Вспоминал, как мы однажды ночью говорили друг с другом по телефону. Я видел вдалеке звезду твоего зажжённого окна, а ты - моего окна. Я говорил со звездой. Две звезды говорили друг с другом в ночи, словно в стихотворении Лермонтова, помнишь? - "и звезда с звездою говорит.."
Нам казалось с тобой, что людей ещё нет, или уже, нет, а есть лишь девственный и чистый свет звёзд, склонившийся над голубой колыбелью земли.
Потом, звезда, на которой ты жила, вдруг погасла. словно ты умерла, и в моей руке остался лишь твой обнажённый, тёплый голос, словно голос с того света : так умирает звезда, а свет от неё живёт ещё мириад лет.
Боже! как крепко я тогда прижал твой милый голос к груди!! Я поцеловал твой голос в трубке...
Я нашёл твою книгу, кажется, это был наш с тобой Сартр. Сартрушка... ты ведь так любила его называть?
Да, это был его роман "Тошнота". Теперь понимаю, почему Сартр изменил его первоначальное, фон-триерово название - Меланхолия. Она - это вечер отчаяния и обжигающий холодок звёзд, абсурда мира на губах. А тошнота, нравственная тошнота - это ночь, тёмная бессонница отчаяния, отравление ночью, своим существованием.
Сев возле приоткрытой двери в ванную, под которой острой бритвой прибоя бледнела полоска тонкого света, я говорил тебе что-то самое важное, нежное...
За дверью закипал белый шум воды. В какой-то миг, тишина перелилась через край, убежала, пролившись на пол.
Открыв дверь, я обнаружил, что говорил всё это время с пустотой, тишиной, в которой, тонким ароматом, ещё слышалось тёплое присутствие твоего голоса и тела.
Почему ты тогда ушла? Мне было очень больно и грустно...

- Почему ушла? Я и сама не знаю. Ночь позвала...прости.
А знаешь, Ницше несколько лукавил, когда писал о том, что "мысль о самоубийстве - сильное утешительное средство : с ней благополучно переживаешь иные мрачные ночи."
Нет, это только первый этап. Второй этап - играть с этой мыслью, с этой ночью, перебирая её словно ручку между пальцами, пачкая их чернилами ночи.
Но и это уже не помогает, и тогда требуется более сильное опьянение болью и мыслью : холодная ласка мысли, вдруг сверкнувшей у тебя в руке ножом ли, пистолетом ли, таблетками.. Тебе ведь знакомо это чувство блаженного, тёмного веса у тебя на ладони?
Знаешь что самое странное в этот миг? Телесно ощущая вязкую дрожь своей мысли, похожей на новорождённого, ласково прижимая к своей груди этого несчастного ребёнка - смерть, ты словно бы смотришь на себя со стороны, как душа, на покинутое ею тело. Это так грустно..
Поссорившись, иной раз душа уходит от тела, а иногда... тело покидает душу, изменяет ей.
Во всяком случае, именно в этот сладкий и жуткий миг, и не важно, верующий ты или атеист, ты ощущаешь тёплый вес своей души, своё бытие, ты хочешь жить, ты можешь жить, ибо теперь ты знаешь, чем жить, но... оглядываясь назад, видишь, как приоткрытая дверь жизни - захлопнулась от сквознячка, и ты всё это время говорила с пустотой, бледной тишиной простёртого на полу мёртвого тела.
Я тебя очень люблю. Прости меня за всё...

- Родная, всё будет хорошо. Просто знай, что в мире есть кто-то, кто думает и живёт навстречу тебе, а значит, живёт и тобой, а если чувствуешь, что с тобой, словно скованный одной цепью заключённый - а на конце той цепи, тяжёлый голубой шар Земли, изуродовавший крылатую походку наших душ, - то мысли о смерти уже не так пронзают, хоть иной раз мы и бежим не столько от жизни, сколько от смерти, от ночи, в которую превратилась наша погасшая жизнь.
И тогда хочется сделать хоть что-то : умереть, сойти с ума, влюбиться.. лишь бы сделать хоть что-то, лишь бы вырваться из этого кокона ночи.
Но и уход из жизни может стать убийством невинной красоты в нас самих, предательством перед красотой в мире, отданной на поругание и насилие в той же мере, в какой иные пошляки глумятся над Достоевским, Сартром, Рафаэлем, видя в них лишь скуку и мрак.
В конце-концов, самоубийство - это роскошь безумия честных, а честно посмотреть на себя мы можем не часто, ибо трудно найти точку обзора, с которой мы были бы видны целиком. Ты же знаешь, что есть лишь три таких точки : творчество, смерть и любящий нас человек.
А я тебя люблю, и потому боюсь потерять, боюсь, что тот хрупкий порядок мира, который расцвёл у меня в сердце благодаря тебе, тобой расцвёл, разобьётся, завянет, и тогда вся тьма мира обрушится на меня, сметёт меня, хлынет дальше, разрушив то хрупкое, чистое, чего так трагически мало на земле - любовь.
Люблю тебя. Всё у нас будет хорошо, прости если что.. целую.

В рассветном, словно бы пьяном сумраке слегка покачнувшейся комнаты, молодой человек положил на столик телефон, провёл дрожащей левой рукой по лицу, перевёл уставший взгляд на правую руку у себя на коленях, в которой всё это время был зажат пистолет.

Альтернативная концовка истории.

К женщине ночью пришло голосовое сообщение друга.
Друга уже не было, а голос его ещё был.
Обхватив колени руками, слегка раскачиваясь, она уже третий раз прослушивала сообщение, и говорила с голосом в темноте, говорила с темнотой.
Женщина записала свой голос, включила воспроизведение.
В темноте комнаты уже не было никого, лишь два тёмных голоса порхали слепыми мотыльками над обморочными глазами талых окон, цветов, раскрытой книгой Сартра, телом женщины, простёртой на полу и крупной, бледной пыльцой возле её цветущей лилией ладони...
В разных концах города, в комнатах лежали два мёртвых тела, а в одной из этих комнат, два голоса продолжали жить и любить..
Они говорили друг другу что-то невыносимо нежное, странное, словно бы прозрачно и тепло касаясь друг друга ладонями голоса, и если бы в этот миг некий любопытный сосед приложил ухо к стене, то, улыбнувшись, он бы подумал, что два друга о чём-то нежно говорят после ссоры, и что у них впереди долгая и счастливая жизнь.