4

Очень насыщенный роман. Словно вот есть скелет – жизнь семьи Грузиновых-Дворкиных, а на него где гуще, где реже накручено множество сюжетных линий. Они очень разные, эти истории, где-то ехидно-разоблачительное повествование о княжне Грузиновой, профессиональной потаскухе, прокладывающей путь к счастью через диваны и столы начальников.

Где-то горькая история жизнь профессора Дворкина, умнейшего и добрейшего человека, воина и освободителя, насильника и убийцы, несущего через всю свою жизнь гадкое воспоминание о содеянной гнусности. Война все спишет? Война ничего не спишет и твой грех с тобой до конца дней. Конечно, Моисей не читал Светлова:

Но смрадный осадок
На долгие сроки,
Но стыд, как пощечина,
Ляжет на щеки.
Простите нам, жены!
Прости нам, эпоха,
Гусарских традиций
Проклятую похоть!

Где-то почти идеальная сентиментальная история любви Левы Грузинова-Дворкина и юной Кати, любви, пробившейся через классическое неприятие спесивой свекровью невестки-бесприданницы.

Где-то трагическая история стариков Рубинштейнов, история, от которой перехватывает в горле и трудно дышать, история страшной потери и долгой родительской мести. Вот тут-то понимаешь, что есть горе, а есть неприятности, что вся эта мельтешня с сундуками и прочими гадостями от мамаши Грузиновой просто не имеет никакого значения. На самом деле после этого рассказа все остальные страсти, о которых пишет автор, мельчают. Неинтересны бытовые коммунальные интриги мамаши и дочки Грузиновых, не волнуют переживание профессора Дворкина… И даже трагическая гибель киносъемочной группы в Хардамонском ущелье на съемках фильма «Сквозной», перенесенная в конец 70-х, но будящая в памяти реальные воспоминания о трагедии 2002 года, страшна масштабом уничтожений, но бледнеет перед трагедией, постигшей семью Рубинштейнов осенью 1941-го. А с другой стороны есть что-то жуткое в жизни людей, живущих только местью, пронесших ее через тридцать с лишним лет, осуществивших – и кончился завод. Дальше жить незачем.

Но нельзя весь роман продержаться на высокой ноте и жизнь продолжается. Бабуля плетет интриги, мамаша строит свое будущее, Моисей обретает себя в вере, юный Гарольдик познает мир. И все словно присыпано серой пылью. Словно ты тонул, вынырнул, отдышался и все вокруг не то по сравнению с бездной, куда ты заглянул. Меня не тронули разоблачения друга Фортунатова ( не может быть хорошим человек с фамилией Фортунатов), меня не волнуют нравственные метания Моисея после убийства, да их и не было, этих метаний, не поймали и ладно. Вообще меня поражает нравственная глухота всех членов этого семейства. Как это у Моисея красивые кудрявые слова соседствуют с полным душевным безразличием – удивительно. Ну да, он убил, но он просто-напросто ошибся, так почему же он должен отвечать за это? А то, что где-то там поседела от горя жена и дети осиротели – пустое. Он же не гопник какой, наш Моисей, он солидный человек, он профессор в конце концов . Странное извращенное понимание: убивать по ошибке – можно, брать на себя функции судьи и палача – можно, отнимать чужую жизнь - можно

Но пиком этой нравственной глухоты я считаю финальный эпизод, в котором культурный и воспитанный Гарольдик высокомерно излагает необразованному армейскому быдлу основы иудейской религии и постулаты о едином боге. Быдло – это старослужащие, все как один тупые и недалекие, аргументация на уровне аргументации Васьки Кроликова в ехидном умном фарсе Владимира Меньшова «Ширли-Мырли»:

— Ты что, моего Христа в евреи записываешь?!
— А ты как думал, если папа еврей, мама — еврейка, то ребеночек русский?
— Папа у него голубь!!!

Ну ладно, Васька Кроликов, он же Изя Шниперсон, примитивный юдофоб и мелкий уголовник, но чтобы вся рота или сколько их там мыслила так же одноклеточно? И все это только для того, чтобы выгоднее оттенить благородного юношу, достойного наследника деда-насильника? Настолько омерзительно выглядел этот эпизод, что он не мог не повлиять на оценку книги.

Всем людям свойственны ошибки, все ошибаются, исправляются, снова ошибаются… Но нельзя возносить эти ошибки на пьедестал и называть черное белым.