5

Томас Манн и я. Кто-либо еще и я. В разное время, в основном в институте, у меня, в разные периоды были писатели, про которых можно было сказать "Он и я", что значило не только моё полное погружение в их мир, но наше с ними единство - т.е. я понимал их на особенно чутком уровне и принимал их почти (или совсем) целиком - так мне было совершенно не важно что читать, если на обложке стояла их фамилия. Из старших классов школы я пошел в ВУЗ с Достоевским подмышкой. Ближе к выпуску, на какой-то момент, так же ходил с Керуаком, но потом, в отличие от Федор Михайловича, оставил его. А больше, пожалуй, никого, настолько единенного, и не было (разве что пираты, но не от определенного автора, а в целом, как пласт). Или я забыл - что равносильно отсутствию. С тех пор я везде, на каждом углу твердил "Достоевский, достоевский, достоевский. Я вышел из Достоевского".

Потом была не то, чтобы дыра, но такая... легкая дымка. И вот кто бы мог подумать, что перешагнув через тридцатник (да чего уж там, подойдя к тридцати пяти) я соприкоснусь с таким количеством своего, личного, соприкоснусь с самим собою отраженным в других, что я найду такое количество родственных душ, со всеми моими достоевскими.

Если начать перечислять, мне, скорее всего, захочется о них снова рассказать, но я, пожалуй, сумею сдержаться и обойтись коротким перечислением фамилий. Или книг. Потому что у Мэлвилла я прочел только "Моби Дика", но он стал мною. Книга, может быть, даже слишком хороша, настолько что вырывается в область самодостаточного явления оторванного от имени автора. Не было никакого Германа Мэлвилла - это всё байка, легенда, чтобы назначить хоть кого-то в авторы рожденного светом шедевра. Никогда, никогда я бы не взялся за экранизацию истории о белом ките. Никогда до тех пор, пока не стал бы Эйзенштейном и Орсоном Уэлсом в одном лице и еще кем-то невиданным - революционером подобному Чаплину и современному (подчеркиваю - современному) Жан Люку Годару взламывающему визуальные средства кино. Вот только тогда бы, я, может быть, подступился бы к "Моби Дику" - потому что именно так пишет существо, назвавшееся Германом Мэлвиллом.

Потом я обнаружил себя увязшим в Бродском. Эка невидаль Бродского любить! Но вот, пожалуйста - Бродский тоже я.

А потом выбивший из течения бытия и одновременно пригвоздивший к нему - Стейнбек. Давненько я не хотел прочитать хронологически всего кого-то. Да собственно первые два - Достоевский и Керуак. Встретившись со Стейнбеком и убедившись, что это не случайность - я решил с ним вместе пройти один путь. И прошел. Удивительная была дорога. Что особенно ценно - Стейнбеком можно быть. Потому что нельзя быть Достоевским - нельзя мечтать стать богом. Это наказуемо. Нельзя даже подумать о том, чтобы написать "Идиота" или "Братьев Карамазовых", а вот представить о том, что "Гроздья гнева" или "К востоку от рая" родились в моей голове, как следствие моих поисков, моих желаний, моей жизни - я могу. Это было. Я их написал.

Да, и Толстым тоже нельзя быть. "Анна Каренина"... это же ценнейший труд исследования человеческой души (в медицине данную отрасль именуют психологией - именно там и должно стоять произведение Толстого, в художественной литературе ему, в общем то, не место). Но я, всё же, не Толстой. Нет. Это он - детская часть души моей.

А потом, раз уж говорить о богах - проповедник светлейшей из вер, проводник в рай - Уолт Уитмен настолько ярко показавший мне красоту его мира, что я (подобно проснувшемуся герою "Сна смешного человека" Достоевского) до сих пор не могу ее забыть и, мало того, перенес его красоту на себя и на свой мир. А сделав это, обнаружил, что его мир - мой, что он - я.

Но был и совершеннейший демон - недостойный любви Джеймс Джойс. Как такого можно любить я не представляю. Игнорировать тоже невозможно. Ассоциировать с собой - страшно. Представить без него мир - нереально.

И вот, наконец то, Томас Манн. Если бы кто-нибудь сказал мне, с трудом пробирающемуся через первые полсотни страниц "Волшебной горы", что Томас Манн - мой - я бы посмеялся. Но уже к середине книги я четко осознал, что имею дело с шедевром, а ближе к концу воспринял его язык, как родной. Далее, через "Будденброков" обнаружил решительное сходство и близость образа мыслей. Мне стала понятна не только книга, но и сам автор. Понятна не на уровне критических статей, а на ином, с трудом вербализируемом уровне - том самом, на котором мы определяем и самих себя. Поэтому в следующую закупку книг я не стал мелочиться и взял, не глядя, сразу парочку маннов. Первый из них - сборник ранних новелл.

Здесь, в коротком метре, Томас Манн предстает совершенно в ином свете! Если в "Волшебной горе" и "Будденброках" герой на протяжении пяти страниц может проходить в дверной проем, то в его рассказах (или, даже, зарисовках) всё максимально лаконично (за некоторыми исключениями). Хлёстко, метко. По отточенности и ценности каждого слова чем-то напомнило Трумена Капоте, только еще ёмче. И молодого Берлиоза, времен "Фантастической симфонии" тоже напомнило - тот же безумный задор за которым не надо лезть в межстрочье.

Одной лишь переменой стиля (условной, конечно, переменой) переход Манна от романов к новеллам не ограничивается. Здесь множество вкусноты. Да и сам Манн, в некотором роде, предстает чище - убирая всё то, что создает книгу объемом в сотни страниц - мы словно заглядываем внутрь автора или же, другими словами, видим его в обнаженном виде. Со всей повторяющейся ясностью осознаем его любимый художественный прием - передачу настроения через природу и вообще роль природы в его произведениях. И, действительно, редко, когда знаменательное, для его героев, событие обойдется без бури (или осознанного отсутствия оной). Но не только борьба, конечно - в том числе и союз. Вместе с этим обнаруживаются постоянные попытки исследования счастия. И одиночества. Отдельно и вместе. Постоянное самокопание. В том числе и в себе. Жестокость! - невиданное количество решительной жёсткости. В прочитанных мною романах такого не было. А здесь цветет во всей красе. В большом метре так прямо на наши проблемы он не указывал... И, к слову, не все его новеллы похожи на новеллы, т.е. на рассказы - пусть это всего лишь десять страниц, но они, бывает, создают ощущение десяти страниц романа из которого тебе дали прочесть одну сцену.

Говорят, в новеллах Томас Манн оттачивал свое мастерство (подобно парящему в сонатах Бетховену). И это, действительно, похоже на правду - всё очень и очень разное, и при этом всегда смелое, интересное, красивое.

P.S.: Мы сели в шумном, словно метро, МакДональдсе. Кажется, было холодно, к тому же все мы немного устали. Тёплый чай. И она предложила прочитать что-нибудь из моей красной книжки новелл Томаса Манна. Случайный выбор пал на как раз десятистраничного "Тобиаса Миндерникеля". Мы читали громко вслух, стараясь перекричать гамбургеры и картошку фри. В промежутках между своими частями, передавая книгу по кругу, извиняясь перед голосовыми связками горячим чаем. Кажется, вначале, может быть в середине (вряд ли в конце) она сказала: это как будто ты написал (или другими словами, но с этим смыслом).
Вот о чём я.