5 Юг под северными ветрами

Клинт Иствуд один из самых переоценённых в мире режиссёров (точно так же, как Шон Пенн - в десятке тех, кого неодоценили). Вот когда заслуженный ковбой Америки, твердяя подбородком, кидая marlborro-взгляд на бескрайние просторы Оклахомщины, закуривает от уничтоженной плёнки, сердце простого западного обывателя сжимается в пафосно-патриотичном Great Again! Клинт - такое закоснелое выражение квасного патриотизма. В такие моменты, когда в сердце стучит нечто красно-бело-синее (то, что в Америке оно ещё снабжено и звёздами, погоды не меняет), как-то не хочется вспоминать, что Иствуд понятия не имеет как снимать и что снимать.

В экранизации этой книги Иствудовская беспомощность проявилась в полный рост: ужасные актёры, лишние и непонятные эпизоды, сумбурный сюжет. Чтобы понять после фильма, что вообще происходит в тихом южном городке Саванна, требуется обратиться к книге-первоисточнику. И тогда ты оказываешься в другом измерении. В измерении не тех, кто заказывает в кафе после дальнобойного рейса красно-белый-синий пирожок (урррра!), а в маленьком тихом городке, полном скрытых тайн, южных страстей и больной склонности к общепринятым порядкам.

Как-то один рецензент назвал свой комментарий к фильму "Клинту Иствуду снится, что он Дэвид Линч" и это сравнение невозможно не держать в воображении, пока смотришь кадры из жизни чудаков Саванны. Оператор Джек Грин сделал всё возможное, чтобы передать атмосферу напоённого солнцем воздуха, но когда режиссёр хочет убить свой проект, все остальные бессильны. Студентам кинокурсов стоило бы сравнить фильмы Линча и Иствуда как раз для того, чтобы понять, в чём же разница. И в конечном счёте, если у тебя глаза находятся на лице, а не пониже спины, ты понимаешь, в чём проблема Иствуда - акцентирование. В то время, как некоторые моменты стоило бы отдавать на осмысление зрителю, монтажной склейкой Иствуд разжёвывает каждый элемент. Нет, я вовсе не утверждаю, что обратный порядок, принятый в наше время, когда на осмыслению зрителю оставляют ВСЁ, из-за чего действие становится не яснее рисунка шизофренника, лучше, но и демонстрация того, кто и в какой момент выключил магнитофон с музыкой, отвлекает от действия, убивает атмосферу.

Второй неприятный момент - это реакция главного протогониста Джона Келсо, которого играет Джо Кьюсак, и который по замыслу должен изображать автора документальной книги, то есть самого Берендта. Одна реакция, подчёркиваю, что не многообразие, а одна. На весь фильм. Мне всегда казалось, что актёрская игра - это как езда на велосипеде. Один раз научился, а дальше уже не утонешь. Но Кьюсак и Ник Кейдж - это люди, которые меня убеждает, что если прилагать долго усилия, то мастерство всё-таки возможно пропить. В конце 90-х Кьюсак, который поражал яркой игрой в "Дороге на Вэлвилл", ещё не опустился до уровня "Ворона" (ну, в роли спившегося и сумасшедшего Эдгара По Кьюсак там очень на месте, пусть даже по сюжету Эдгар не такой спившийся, как педалирует Кьюсак). Но Иствуд недрогнувшей ковбойской рукой загнал из автоматического молотка один из гвоздей в спину Кьюсаковской карьеры.

Джон Кьюсак: Не понимает, что происходит!

Всё время Кьюсак ходит с выражением "ААААА! Говорящий помидор!", что не могло не натолкнуть меня на размышления о том, что если Алиса в сказке так же бегала от каждой курящей гусеницы, то Кэрролла бы арестовали (нашлось бы за что). Во многом акцентирование и реакция героя Кьюсаака делает из чудаков города фриков. И вместо душной атмосферы городка, где в отличии от северных земель, каждый интересуется жизнью соседа, но так ушёл в пестование своих и чужих причуд, что давно потерял понятие нормы, мы получаем Иствуда, который залезает нам на шею и навязчиво бубнит в уши: "Смотри! Ещё один фрик! Что же ты не смеёшься? Фрики - это смешно! Смейся, сука, у меня Оскар и я не побоюсь пустить его в ход!"

Книга Берендта относится к тем, которые невозможно проспойлерить, так как причудливая вязь разноообразных историй складывается в общее панно чужих трагедий, судеб, каждую из которых человек проносит внутри себя лишь для того, чтобы его осколок стал лишь частью общего витража южной готики. В то же время фильм Иствуда, который длится два с половиной часа, вызывает ощущение чересчур короткого, который не даёт раскрыться ни одному персонажу, включая главных. При этом минимум сцен подошёл бы для сорокаминутной короткометражки. Но каждая сцена растянута, что не могут скрыть ни оператор, ни композитор, от чего фильм воспринимается крайне тяжело, не давая пищи уму, разве что радуя сердце приятными композициями. Вы знаете, как должен выглядеть двухполовиночасовой клип? Теперь знаете.

Но что там с основной линией, на которую сюжет книги нанизан, как шашлык на шампур, и фактически единственный источник событий для фильма? У Джима Уильямса, вполне реального человека, не осталось родственников, чтобы подать на голливудчиков в суд, хотя у меня чешутся руки сделать это за него. Он единственный человек, который четырежды предстал перед судом за одно и то же преступление - убийство любовника. Улики подделывались, присяжные были предубеждены и процесс длился десять лет. В фильме же, само собой, всё сжато до одного процесса и гг должен в божественном стиле повылезать из машины, чтобы обнаружить Главную Улику. Но когда он её обнаружит тут-то... Ладно, об этом позже.

Почему городок Саванна стал расправляться с одним из самых знатных своих граждан? За то, что он был гомосексуалистом - отвечает фильм. И, как и всё, что связано с этим фильмом, это одновременно слишком прямо, слишком просто и абсолютно не верно. Берендт прекрасно ведёт линию повествования, создавая образ городка и всех скелетов, которые пыльно стучатся в шкафах. Гоммосексуальность - это совсем не тот грех, за который карают Уильямса (и именно в этом смысл фразы о том, что "сволочь Уильямс застрелил самую красивую задницу в Саванне" - фразы, повисшей в фильме без опоры, как и все фразы из книги). Уильямса наказывают за то, что он не "свой". Его грех не покрывают, его убийство не списывают на "естественные причины", как это делается с убийствами в высшем обществе городка. В южных страстях он посмел быть прохладным ветерком иной "нормы", а потому его надо выдавить и забыть о его существовании.

В реалиях фильма надо перейти ко второму отвратительному актёру. К Кевину Спейси. В отличии от Кьюсака Спейси всегда держался своего более, чем среднего уровня, пусть после претенциозной "Красоты по-американски" ему начало везти с ролями и зрителями, которые влюблённость в персонажа переносили на актёра. Не сказать, что Спейси не справился бы с ролью, худо-бедно он бы её протащил - без блеска, но и без проблем. В итоговой реальности же в сцене вечеринки за Спейси становится стыдно. Он ужасающе натужен. Когда он подходит к группкам гостей, ждёшь их сурового взгляда на ненатурально оживлённого паяца. И по тому, насколько натужен такой блестящий актёр, как Джуд Лоу (хотя ему единственному удаётся слегка прятать искусственность), понимаешь, что беда тут далеко не в плохой игре Спейси. Его изначально заставили играть механическую куклу, что, пережив сексуальное совокупление с далеко не громадными актёрскими данными, выдало на гора нечто совсем вырвиглазное.

И самое время поговорить о самом Иствуде. Не найти хуже режиссёра для экранизации этой книги. Когда книга высмеивает нравы южных городков, Иствуд преклоняется перед косностью, оставшейся с рабовладельческого строя. Он простой мальчишка из рабочей семьи со смазливым лицом и достаточно большим талантом к лицедейству. В его голове так и остался образ "богачей" - высокомерных небожителей, плюющих свысока на низы. И пусть он сам, благодаря ролям, стал одним из тех богачей, он не перестаёт ощущать преклонение перед самодовольством и спесью обитателей Олимпа. Когда в книге вся сюжетная арка Уильямса посвящена тому, как легко и непринуждённо он умел общаться, а то, как он умел принять у себя дома Джекки Онасис стало легендой городка, Иствуд заставляет Спейси строить из себя звезду. Что, само собой, выглядит ужасающе, так как зарвавшегося парвеню с ЧСВ не по чину все эти южные аристократы урыли бы большими южными лопатами в первую же его неделю пребывания в городке.

И в чём же проблема Дэнни Хэнсфорда (по фильму Билли Хэнсон, которого играет Джуд Лоу)? По фильму - ни в чём. Он просто есть. Он просто тупой п...к, который устраивает страшные скандалы своему папику. А чтобы добавить драмы в качестве вишенки на торте, он устраивает ревнивые скандалы. Хотя и показано, что у Уильмса и Билли нулевые отношения по чувствам, всё дело в деньгах. Это настолько не цельный, настолько киношно-голливудский образ, что аж тошно.

Разумеется, нам приходится конструировать облик реального Дэнни по книге Берендта, но по крайней мере мы получаем достаточно ясную и цельную картину. Потому что убитый Дэнни Хэнсфорд и есть Клинт Иствуд, что и делает последнего отвратительной кандидатурой на роль режиссёра. Потому что в Дэнни есть то же, что и в Иствуде - глубокий комплекс бедного мальчишки, глядящего на шикарный особняк, и испытывающего вместе с преклонением чувство классовой ненависти. Разве что Дэнни реально был отбитый на голову, из-за чего предпочитал все свои психологические проблемы решать вспышками насилия. Потому в каждом чудаковатом жителе Саванны Иствуд видит не давнюю трагедию, а повод для туповатой шутки, которая состоит из одного слова: "Смотри-ка!". Дэнни так же припрыгивал бы вокруг: "Ты посмотри, посмотри на придурка! А я не придурок, нет-нет!"

И трагедия Дэнни отлично развёрнута в книге. Он сознаёт, что он никто. В то же время, как Джим Уильямс больше, чем простой подражатель королей и вельмож со старинных портретов. Он впитал благородство и лёгкость от антикварных вещиц, которыми торгует. Он в чём-то даже лучше, чем саваннские аристократы, потому что в тот момент, когда им приходится соблюдать правила, Уильямсу удаётся назначать новые. Шикарнейший момент в книге, когда Дэнни приводит случайную подружку в дом Уильямса, выдавая особняк за свой собственный. И хотя, как и все жители Саванны, Коринна знает, чей это дом, она подыгрывает "ходячему куску секса", чтобы заняться с ним любовью на роскошной кровати, давая любовнику доказать свою независимость. А после приходит Уильямс, который проводит Коринне экскурсию по дому, что вызывает приступ ярости Дэнни.

Книга отлично доказывает, что вопрос, когда Дэнни принялся бы стрелять в Уильямса, был всего лишь вопросом времени. Это была глубокая зависть к тому, кем самому Дэнни из-за психологических проблем, вбитых матерью, было бы никогда не стать. Уильямс мог общаться со знатью, мог отказать Джекки Онасис продать дом. А Дэнни оставался жалким нариком, за которого отказывалась выходить замуж его девушка. И получалось так, что хотя это Дэнни в постели платил своей и красотой и молодостью, но на самом деле это Джим нисходил до любовника, который больше всего боялся быть похороненным под маленькой могильной плитой, доказывающей, что погребённая личность так ничего и не добилась в жизни.

Слишком глубокая и драматичная мысль, чтобы её смог понять Иствуд, который с какого-то дуба притащил в фильм ещё и любовную линию для главного персонажа (в роли романтического интереса героя - дочь Иствуда. Папка понимает, что дочка в актёрскую игру никак, но папка роль дочке сделает!). И вот любовная линия роняет фильм куда-то, где даже не водятся дикие плинтусы. Это такой майинэз с сахаром, дополнение, чтобы зритель стал смотреть. Любым способом. Тут фрики, тут судебный процесс, сейчас ещё фиганём любовью и капелькой саспенса с обнаружением улики. Причём монтаж продолжает вызывать непрекращающийся фейспалм. Когда трансвестит обещает гг придти в суд, если гг проведёт с ним ночь, они пререкаясь выходят из зала, а потом трансгендер уже сразу в суде, то получается.... что? Так гг с ним переспал? У гг же гетероинтрижка с дочерью Иствуда, алё! Что я смотрю? Какой ковбойской частью тела думает Клинт?

Но раз уж дошли до трансгендера, то нельзя не упомянуть про единственный элемент, вернее, про единственного человека, ради которого стоило бы затевать весь фильм. Это леди Шабли. "И мисс Бурпл в роли мисс Бурпл". В смысле, Иствуд взял двух реальных человек в свой фильм. Адвокат Уильямса играет судью, а леди Шабли - саму себя. Ясно, что женщине за сорок, потому некоторые сцены смотрятся странно (они были написаны, когда Шабли было слегка за двадцать), но природный артистизм помогает ей нагло красть каждую сцену. И можно было радоваться... Если бы не Иствуд. Какой особенностью будет обладать рабочий мальчишка из южных штатов? Расизм.

Темнокожая Шабли была в книге выразителем "закрытой" части Саванны. Чёрно-белые романы, пусть даже Саванна была самым десегрегированным городом, всё равно были запрещены для людей "из общества". А трансексуальность, которая не пряталась за захлопнутыми дверями, была грехом, за который можно было убить и получить обвинение всего лишь в "оскорблении действием".

Свободы Иствуда хватило на то, чтобы Шабли оставить. Всего остального - на то, чтобы вычеркнуть любой намёк на либеральные ценности. Абсолютно непонятная сцена в фильме - эта сцена с балом темнокожих дебютанток. Выкинь и ничего не потеряешь. Ну, разве что кроме потрясающего покачивания ягодиц Шабли под танец "Яриба". Ещё немного майинэзика в блюдо от Иствуда. Все любят майонез, ешьте майонез!

На самом же деле в книге у сцены совсем иная роль:

Чёрные пытаются копировать белых. Включая и их спесь и расизм. Светлокожие черные сидят там на передних скамьях, а те, что потемнее, – на задних. Это правда, мой сладкий. Раньше так было в автобусах. Видишь ли, когда дело касается предрассудков, то черные ни в чем не уступают белым, поверь мне. Все это, конечно, ерунда, но, когда я вижу, как черные начинают подражать белым, во мне просыпается злой ниггер.

В книге выходка Шабли - это фактически плевок в лице ханжеской морали, где чёрные сами копируют сегрегированный бал, да ещё и гордятся тем, что у них всё "как у белых". А в фильме Иствуд поменял местами реплики. В фильме: "Они чёрные? Значит они безобразные уродины". И реальная фраза: "Они чёрные и их никогда не арестовывали за предосудительное поведение? Значит они безобразные уродины". Очевидна, надеюсь, разница. В то время, как гг книги не может объяснить Шабли, так чем же выхолощенные девственницы, вернее, разбитные девицы, строящие из себя монашек, лучше трансвестита, Иствуд устами героя Кьюсака и доказывает: да, трапы намного хуже "обычных" людей.

Фильм про "общие права для всех" на удивление гомофобен. Уильямс сам зазывает к себе Джо Келсо и смотрит свои тяжёлым взглядом "наполовину сутенёр-наполовину стриптизёр". Берегите свои филейные части, журналюги, богатые п...ки так и поступают: зазывают к себе первых попавшихся писателей.

В принципе, время поговорить о финале (если вы дева со слабой нервной системой, не переносящая спойлеров, дальше не читайте, если гендер у вас иной, но нервы всё равно не железные, поступайте так же). И вот тут последний пузырь ушедшего на дно фильма ("Не поминай лихом, храни сапфир!"). Оказывается, Билли Хансон не стрелял в Уильямса! Потому, что когда выстрелил, у него заел пистолет. А Уильямс взял и пристрелил любовника с пистолетом. Скотина! Кьюсак на время выходит из образа "О! Я умею дышать! Какая неожиданность!" и посылают герою Спейси весь спектр взглядов "Да как ты мог! Я сгораю стыда от тебя!". Зрители должны быть потрясены вотэтоповоротом (каждый год нарождаются новые зрители, которые не в курсе про последние обязательные откровения судебных драм). Я же, обхватив колени руками, раскачиваюсь и повторяю: "Клинт твою Иствуд, что я в конце концов смотрю?"

Даже по нашим более чем несовершенным законам, если ты убиваешь того, кто по чистой случайности не успел тебя убить, ты невиновен. Другой вопрос, что это будет сложно доказать. В Америке вопрос самозащиты упрощён и если бы Уильямса не подвергали публичной порке за то, что о его пороках стало известно (занимайся чем хочешь, но тихо!), а также не попади он в руки врагов, он бы так же был оправдан. Его не обвиняли в превышении пределов необходимой обороны, его пытались обвинить в предумышленном убийстве, для которого у него не было мотивов и чему противоречила сама беспутная жизнь Хэнсфорда. Финальное откровение же ниочём. Человек пытался пристрелить другого, но не успел и был убит первым. Не стоит и одного обвиняющего взгляда Кьюсака (ну, разве что ещё короткой пулемётной серии изумлённо-офигивающих).

Иствуд относится к режиссёрам развлекательным. Он порциями выкидывает то, что публика любит. Иногда, тем более, если повезёт со сценаристом, ему удаётся сделать правильную сентиментальную историю. Иногда он бывает погребён под тем, что сам понятия не имеет, что хочет сказать, а сквозь щели торчат ошмётки собственных не самых популярных в современном мире убеждений. Но истории о городке Саванна у него не получилось. Это просто набор нелогичных сцен. А Саванна осталась всё той же, лишь сменив платье, как южная красавица на длинном балу в её честь.

Южные штаты вызывают у янки трепет. Следование традициям, правилам и нормам, ломка людей под эти правила - всё это и ужасает, и вызывает восхищение, как слишком узкий корсет, не дающий дышать, или вериги, впивающиеся в плоть под одеждой. Некий кодекс, ненужный, но боготворимый. И потому недаром южную готику надо не понять, её надо почувствовать. Она вызывает горький ужас пополам с восхищением, как рассказ о последнем солдате, который и много лет после окончания войны не в состоянии покинуть поля боя.

В разгаре званого ужина, в обеденный зал вошел дворецкий и доложил, что дом горит, огонь охватил крышу и уже ничего нельзя сделать. Хозяин дома спокойно встал, постучал ножом о стенку бокала, требуя тишины, и предложил гостям взять с собой тарелки и выйти в сад. Лакеи вынесли стулья и стол, и обед продолжался, освещенный бушующим пламенем. Хозяин вел себя поистине героически. Он все время развлекал гостей забавными историями, пока огонь пожирал его жилище. Гости в ответ поднимали бокалы за хозяина, его дом и великолепную кухню. Когда все тосты были произнесены, джентльмен разбил свой хрустальный бокал о ствол старого дуба. Его примеру последовали и гости. Говорят, что если тихой ночью прислушаться, то здесь можно услышать мелодичный звон бокалов и веселый смех. Мне нравится думать о том, что это место – место Вечного Празднества. Нет лучшего места в Саванне для вечного упокоения – вечный сон в сопровождении непрекращающегося бала.