3 Лютеллия! А вулли аберрок?

Юрий Буйда написал книгу-превращение. Это десятки коротких историй, в которых все герои - главные. Первые рассказы поначалу казались описанием лихих 90-х, их безумия и боли, сообщениями остросоциальным, из которых новое узнать вроде бы невозможно.

Старик Овсенька, катающийся на электричке до Москвы с глухонемым Мишуткой, чтобы купить дешевых яблок и погреться в вагончике на колесах у Казанского вокзала, где кутят Пицца и сестры-проститутки, где желающим наливают рюмку и не жалеют теплых слов; неугомонный слесарь Штоп с желтой от мочи мотней между ног, аккордеоном и неутомимой верой в людей; эсэсовка Дора с "хриплым сучим голосом, камнями в мочевом пузыре и кастетом в кармане"; их родственники, их друзья и соседи. Здесь вспоминаются воры и проституки Горького. Только здесь нет Луки.

Но нет, это не 90-е. Это, кажется, 2000-е, даже дважды встречается фамилия Путин. Но во времени то и дело теряешься. И если в начале место событий можно найти на карте, где-то рядом с Москвой, то вскоре понимаешь, что это Жунгли - это метафора. А герои - архетипы, а то и символы. А автор сначала рассказывает о бедных и убогих и как бы это точнее... социально незащищенных. За бедами и болью одних, видит беды и боль общие:

Трахаться с Камелией было то же самое, что воевать со всей Россией — со всей ее ленью, пьянью и дурью, с ее лесами, полями и горами, великими реками и бездонными озерами, с медведями, зубрами и соболями, со всеми ее цивилизованными народами и дикими племенами. Ведь кажется, что все эти народы и племена только и ждут, чтобы их кто-нибудь заставил наконец работать, они гнутся, как солома, и непрочны, как глина, они терпят и только таращатся, но вскоре, однако, от битья звереют, хватаются за дубину и ну долбать сырым комлем по башке и гнать врага, пока не загонят насмерть, а потом еще метра два будут гнать мертвого.

И чуть не в каждом герое Буйды сидит насильник, убийца, извращенец или вор. Их выжившие жертвы теряют рассудок или уподобляются своим палачам. Другого в какой-то момент уже и не ждешь.

Незаметно повествование становится песнью о жестоких странниках, что прогуливаются рядом и жмут вам руку, рассказом о магии каждого дня и страшных тайнах всего живого. Где-то в сознании мерцают реальности Пелевина. Если взглянуть на сторожа Филю, выписывающего пропуска и зачитывающегося житиями святых, то его боль уже не про этот мир, он помогает персоналу живодёрни "убирать территорию от теней" и переписывает служебную инструкцию на свой язык любви:

Те ан комали, лютер вертерог –
Гумер аморе, лав – те ан комали.
Но миролохи – те не паллонай ли,
Когда и бехер адорате рох.
Лютеллия! А вулли аберрок?
Не филио, не мув и не опали,
Не без отеро, нежная афалли,
О куннилингус! Стелла аннобох,
Но тристия, те глосса и улла,
Те ан амиле, са не тор у края,
Коль отто фил, то эстер те фулла.
Не питто фаллос, номо, эт кормляю,
Фелляция, лютеллия, – сола! –
Коттаю анно: я тебя любляю…

Старик Слесарев вспоминает о метафизических подвигах на первом посту:

С конца июля 1941 года до середины января 1942-го Слесарев служил в кремлевском полку и каждый день стоял в карауле у мавзолея. Тело Ленина тогда тайком вывезли в Сибирь, в Тюмень, но у мавзолея на Красной площади по-прежнему менялся караул, чтобы никто ни о чем не догадывался. Сталин был повелителем мечты, а Ленин – ее хранителем. И каждый день Слесарев заступал на пост номер один, чтобы охранять эту мечту. Каждый день ровно за две минуты тридцать пять секунд он делал двести десять шагов от Спасской башни до мавзолея и замирал с винтовкой в руках. Он знал, что мавзолей пуст, и именно это вызывало у него восхищение. Охранять мумию Ленина или склад с тушенкой – это обычное дело, а вот стоять на страже пустоты – это уже подвиг веры, чистый абсурд и высший градус героизма. Потом его отправили на фронт. Слесарев воевал под Сталинградом и на Курской дуге, дошел до Кенигсберга, был четырежды ранен и награжден, но все это не шло ни в какое сравнение с теми часами, которые он провел у мавзолея на страже пустоты, в одиночку противостоя всем смыслам мира…

А карлик делится неожиданным секретом или просто шутит:

— Тебя как зовут? — спросил карлик.
— Михаил, — ответил старик и повторил громко и отчетливо, как говорят с иностранцами и слабоумными: — Ми-ха-ил! Сун-бу-лов! Это фамилия такая — Сун-бу-лов! Фа-ми-ли-я!
— Ага, — сказал карлик. — Пить-то пьешь, фамилия?
— Выпиваю, — ответил старик. — А ты сюда торговать, что ли? Чем торгуешь-то?
— Понедельниками, — сказал Жорж.
Старик хохотнул.
— Ну и как, берут?
— Плохо. Всем воскресенья подавай, да подешевле. И чтоб без креста и крови.
— Какого креста?
— Шучу я, фамилия.

Под конец книги, кажется, что это уж совсем Андерсоновские истории с русским матерком, где сплетены волшебство и мрак.
Все эти отсылки к другим авторам - только мои ощущения, Юрий Буйда создает своих героев на своей земле и это хорошая проза, иногда шлифующая как наждак, иногда подправляющая себе рюши. Проза, полная насилия и зверств, грубиянов и хохмачей, грязи и боли. И до конца непонятно, есть там свет или это только показалось.