4

У нас дома в далекие времена был холодильник «Минск», на одной из полок которого я неосмотрительно оставила конфету в ярком фантике и фиолетовый след отпечатался навсегда. Впрочем, куда интереснее были не конфеты, а жевачки с наклейками, которые папа привозил после сессии из Ленинграда, где он учился строить ракеты. Наклейки были еще и на бананах, это была особенная ценность – каждую новую наклейку я ровно (ну, вообще, кривовато, мне было три) приклеивала в ряд на подоконник на кухне. Сейчас подоконник уже в аварийном состоянии, вместе со всем домом, в котором он находится, папа мой так и не построил ни ракеты, ни семьи, бананы не будоражат мое воображение и все, что осталось от прошлого, – это фиолетовый след от фантика в холодильнике, который, вполне вероятно, еще жив где-то на уже чужой даче. Из просто воспоминаний такие детали превращаются в своего рода портрет эпохи, стоит пройти паре десятков лет.

А уж если прошло сто лет, то и вовсе, каждая бытовая мелочь может обрести ценность музейного экспоната. Этакий умозрительный музей, полный несуществующих уже цветных карточек от консерв, трамвайных решеток, залатанных портков и старых марок. В остальном же, детство особенно не изменяется и от каких-нибудь «Денискиных рассказов» эти мемуары отличаются мало, разве что вместо манной каши здесь торт, а вместо светлячка хомяк (который, впрочем, закончил свои дни куда более удачно).

Современные реалии тоже прослеживаются, вот, посмотрите:

Он радовался лишь самому приобретению книг, читать их ему было необязательно.

Кажется, вы не застегнули свой буктьюб! Знакомая картина, не так ли? А уж о хождении по плиткам, не наступая на швы между ними, и говорить нечего - видимо, эта традиция появилась вместе с собственно мостовой.

Обстоятельно, с вниманием к мелочам, Фаллада создает мир своего детства. Немного приукрашенный, но и пусть – речь ведь идет именно про детство придуманного Ганса, а не реального Руди. Ему удается не препарировать детские воспоминания с взрослой точки зрения, лишь местами проскальзывает зрелое переосмысление происходящего, но выходит это вполне гладко. Может, именно потому рассказ и получается увлекательным – вопроса о том, кто все эти люди и зачем читать четыреста страниц чьего-то лытдыбра, практически не возникает, хотя с мемуарами такая опасность и велика.

Впрочем, не стоит думать, что выходит слишком художественно, есть и биографическая конкретика. Можно узнать и про корни псевдонима, и про источники литературного вдохновения. Внимательный читатель получит достаточно информации такого рода, просто цель книги откровенно другая. И в этом, пожалуй, ее плюс – лично для меня. Здесь достаточно и юмора, и драмы, к себе автор достаточно критичен, а вот других описывает с теплом, так что, надеюсь, опасения, высказанные во вступлении, все же не оправдались и родня продолжила здороваться с Рудольфом на улице. Я бы здоровалась.