5 ЗВУК ВРЕМЕНИ

Книга носит подзаголовок «Страсти по Донбассу», она стала результатом путешествия писателя по родным ему краям в апреле 2016 года. На встрече с читателями в Твери Борис Евсеев сказал: «В «Казненном колоколе» я писал не о политической ситуации, но о людях. Есть хроника событий – ее пишут историки. А есть история людей, ее сохраняют писатели. И что бы ни происходило вокруг нас, главное – это человеческие судьбы».
Предлагаем вашему вниманию рецензию ЕВГЕНИИ КУЛАКОВСКОЙ (Барнаул) на новую книгу Бориса Евсеева.

Казненный колокол «Казнённый колокол» – это текст-исповедь. Благодаря обращению автора к теме войны и мира родилась не только невероятно образная, но и своевременная книга.
Донбасс в тексте является одним из центральных смыслов, который объединяет в себе различные мотивы, но не только их. Прежде всего, при помощи этого мыслеобраза переплетаются взгляды Евсеева-писателя и Евсеева-путешественника. Воспоминания для автора служат отправной точкой помыслов. Поэтому локус Донбасса в повествовании изначально отмечен такими характеристиками, как «чистота», «пригожество».
Онтологическая тематика текста с первых строк проявляется в особом отношении к месту. Так, один из героев книги произносит: «Я только в этом месте живу, только в этом, понимаешь? А в других местах — я мёртвый!». Помимо этого автор уделяет пристальное внимание оставляемому в душе героев «впечатлению». Впечатления, в отличие от «коротеньких» мыслей ярки и долговечны: «Впечатления, они на то и даются, чтобы врезаться намертво, чтобы никогда не изгладились из памяти люди и лица».
Мотив «врезания в память» для автора важен. Ведь воспоминания-впечатления даются человеку на всю жизнь. Поэтому для писателя так значим прежний Донбасс: «Ничто не мешало вспоминать о прежнем, довоенном Донбассе, где я бывал, начиная с 1961 года, бессчётное количество раз». Здесь читается теплота воспоминаний, которые толкают на риск: «Перейти на ту сторону открыть невыносимо тяжёлую дверь, ведущую в давно проданный дедов дом, сказать слова утешения тем, кто теперь в нём живёт…»
Донбасс – и есть самое важное впечатление в тексте. Его характеристики представлены различными символами: «казнённый колокол», «очищенная углем земля», «Донбасс-арена», «трупы деревьев», «дырявое небо». Все они создают особый рисунок Донбасса, расширяют границы очевидности, показывают процессы в символическом, а порой в перевёрнутом виде. Так, например, «вбирание в себя» дороги для героя превращается в обратный процесс: «Тут же померещилось: не я смотрю на дорогу — дорога вбирает меня со всеми потрохами в свои повороты, изгибы, трещинки, воронки, дымы, раздымленья…».
Обратимся к рассказу «Крылья войны». Наиболее выразительная, и в то же время глубокая линия рассказа проявляется в теме неизменности сути любой войны: «Война уносит мириады жизней, но жизни человеческие возвращаются. Война никогда не меняется, а нас меняет в корне. И редко-редко — в лучшую сторону». Дальше читаем: «Вдруг почудилось: мысли человека, побывавшего на одной войне — имеют отношение ко всем другим войнам. Не к деталям — к философии войн. Причём именно к философии предательства и философии убийства».
Война не только механистична и постоянна в своем воздействии, она также является и частью жизни. Точнее, наделяет наше существование своим содержанием настолько, что уже можно говорить о таком понятии, как «жизнь войны». Читаем в книге: «Прибулькивает надо мной – жизнь войны».
Периоды затаивания войны чередуются с активизацией: «Но утайка длится недолго! Сперва кособоко и неуклюже, а потом всё ровней, уверенней обозначает себя эта хитроскрываемая рознь, мелькая над головой то стаей ворон, то гнилым ветерком пробирая, то обдавая колкой водной пылью из промчавшейся на бешеной скорости поливалки».
И еще одна из важных мыслей рассказа: нельзя игнорировать, рождаемые благодаря войне, новые и необычные взаимосвязи жизни. Автора-героя называют в честь погибшего на войне дяди Бо, имя определяет его судьбу: «Меня пронзила мысль: не знаю, как кто, а я живу именно благодаря той страшной и многогрешной войне! Не упади дядя Бо в Черное море, меня, скорей всего, назвали бы по-другому. А с другим именем — и жизнь другая». Так, мы приходим к пониманию: вынужденная благодарность войне – это высшая форма ненависти-любви, осмыслить которую можно лишь учитывая неочевидные мотивы.
В данном рассказе «неочевидное» предстает в эмблемах «мёртвых людей», «тайных вместилищах войны», «пьянящем розовом воздухе». Но центральная эмблема рассказа – это крылья войны: «Верный признак надвигающейся войны — горбатые крылья баклана».
Дядя Бо предчувствует свою судьбу как приближение крыльев. Он, как и другие живые уникальные люди войны, обладает сверхчувствительной силой восприятия: «А дядя Бо, тот скорей всего — видел и чувствовал каждую слюдяную чешуйку приближаемых крыльев! И не только наблюдал подлёт жизнесмерти, но, что вполне возможно, — уже пребывал в её ореоле, в отсветах поблёскивающих зелёным огнём иллюминаторов». Писатель показывает призрачность границ между войной и миром, жизнью и смертью. Он работает с этими понятиями, ощущает их частями друг друга, выводит на всеобщее обозрение скрытую взаимосвязь явлений. Что есть «жизнесмерть», если не слияние в одном символическом полёте крыльев, двух, казалось бы, противоположных, процессов? «И, улыбаясь, видел четырехкрылое, с прозрачными иллюминаторами вместо глаз, громоздко шевелящееся над садами и водами, то ли птичье, то ли комариное существо: жизнесмерть!».
В этом рассказе автор переходит от описания дороги к «людям войны».
Для самой войны – люди лишь средства, живые механизмы: «Вы поймите! Война — не под Богом ходит! Кроме мёртвых людей — она вытачивает, а потом сама же уничтожает искусственные солдатские и офицерские фигурки. Игрушки мы для неё, солдатня пластиковая, куклы, сапогом разлопнутые!».
Война вторгается в законы Божьи. Это вмешательство олицетворяют образы – дырявого купола небес, непроницаемой черноты части природы, устрашающий полет жизнесмерти над, казалось бы, мирной жизнью.
Продолжена тема «людей войны» и в рассказе «Тиня-тушкан». Снова возникает некий перевёртыш явления, так же как ранее дорога «вбирала» героя. Тиня выставляет на посмешище жизнь, которая сделала его калекой: «А тут — наоборот! Не жизнь обидела Тиню, он её — под зад пинком — выпер на улицу: гуляй курвенция, где тебе нравится!». Уникальность Тини очевидна. Он жизнерадостен, его душа пропускает сквозь себя множество смыслов, которые он передает другим людям через необычные истории.
Так же, как Донбасс и его люди очищены углём, так и Тиня, очищается шаровой молнией: «Молния мне кочан до самой кочерыжки от всякой гнили очистила. И не одна эта молния летела, не одна! А летело их сразу пять-шесть штук: как те дыньки в плетеной авоське, они перекатывались!». Здесь писатель соединяет несколько ключевых эмблем и смыслов. Война безусловное зло, но она же способствует осуществлению необычных событий. Такие персонажи, как Тиня, способны уловить скрытый ход войны, уловить тот неочевидный образ, в котором она себя являет.
В рассказе происходит перекличка старой и новой жизни, душу героя и автора периодически «разворачивает в прошлое» и становится видна та самая, «неочевидная» линия развития: «Однако жизнь оказалась другой. Не то, чтобы она меня обманула, нет! Но в сердцевине её таился совсем не тот опыт, таились не те события, что рисовались в далёкие, шестидесятые годы».
Отсюда вывод: жизнь нельзя опростить. Нет чистой ненависти к войне, потому что нельзя ненавидеть всю нашу жизнь, частью которой война всегда и являлась.
В книге часто упоминается железо. Весь Донбасс и его жители связаны с чем-то железным. Это и часть организма, и железная ухватка, и железная дорога, и железно-дорожный дед. Эти аллюзии олицетворяют механистичность войны, а также закаленный характер людей: «Я с трёх лет знал: дед мой — железный дорожник! Верней — у меня железно-донбасский дед! Сделанный из железа и сверкающий белым отливом олова — мастер…». Именно такая железная выдержка нужна писателю, чтобы до поры до времени удерживать слово, «которое одно только и может овеществить точно отмерянные рассказы про жизнь, про войну, про когда-то не сдававшийся фрицам и толстожопым полицаям Донбасс».
Мы видим: война, словно прячется в деталях. И находит воплощение в бережно сохраняемом слове.
Созревшая в веках история звучит в рассказе «Музыка скифов». Автор рисует звуковую картину Донбасса, концы и начала человеческих путей, распознает композиции судеб через музыкословие. Кроме того, здесь снова можно говорить о мотиве очищения-просветления:
«Но вообще-то: мозги наши — тёмная пещера! Только хороший звук, только сны и виде́ния в оркестровой яме, ну, ещё театральные подмостки жизни, человеческий мозг время от времени и просветляют!».
Звук в тексте – одна из мет неуловимого, небесного Духа. Но и звук безжалостно пожираем огнём войны:
«Он слышал звук и чуял огонь этот звук пожирающий. Видел греческие и турецкие крепости, разрушаемые огнём, видел с высоты птичьего полёта всю Донецкую непризнанную республику, вытянувшуюся с севера на юг, ломанными своими краями, а также звучанием напомнившую ему перевернутую вниз головой скифскую арфу».
Скифы постигали Бога через звук: «Скифы, не знавшие Бога истинного, всё-таки звук божественный чувствовали, и в арфу свою умело вправили…» И дальше: «Они дуют в кости орлов и коршунов. В кости филинов и в кости барсучьи дуют. Полые кости звучат как голос Бога. Звучат, наподобие арф…».
На войне в единое целое сливается звук арфы-Донбасса и разрушительные звуки смерти. Поскольку смерть, как пишет Евсеев, тоже звучит, «и звук этот куда полней, чем звук жизни. Сам переход к другому виду жизни про всё говорил не словами, а неким звуковым столпом». Люди мира и люди войны перерождаются в рассказе для «новой звуковой жизни»…
Книга автобиографична и наполнена теплотой авторских воспоминаний не в меньшей степени, чем реалиями войны. Поэтому нужно отметить ещё один важный документальный рассказ – «Пять моментов из жизни писателя, сказавшего истину о войне».
В тексте читаем слова писателя Богомолова, обращённые к автору: «Напишите словно бы не про войну. А так как вы написали про нашу жизнь в рассказе «Баран».
И, надо сказать, у автора это получилось. Книга «Казнённый колокол» прежде всего о воронках памяти: война запечатлена в эпизодах и смысловых разрывах, она является частью, но не целым. Здесь философия войны – дана как бесконечная цепочка смыслорождений.
Философия творчества во многом зависит от замысла: «Писатель без замысла, как автомат без рожка с патронами. Он выхолощен, пуст, он — безобра́зен. Писатель молчит — автомат приходит в негодность». Молчание писателя вещь глубоко онтологическая. По мнению автора, затишье, отсутствие публикаций и преждевременной гласности для настоящего писателя - только во благо. Писательская тишина – это процесс созревания, осознания…
И ещё одно. Война рождает мертвых людей и подпитывает мертвецов «словесным вином»: «Если тела недавно погребённых всё ещё по-особому живы, если души их, все сорок, или хотя бы семь-девять дней стоят, сияя кладбищенским фосфором над Красным городком, если душе-тела, прежде чем вознестись в эфирные выси, не горюют, не сквернословят, а пытаются напитаться особой энергией мыслеслова, которую вырабатываем только мы, живые — тогда наши речи для них — и впрямь вино… Вино особое: не опускающее вниз, а возносящее!».
Другая истина войны – её бессмысленность для мертвых людей: «Что этим мёртвым теперь, ваша грызня и война? Им нужны молитвы и гимны про вечность».
Жизнь земная создана не для войны, а для осознания ценности настоящего времени. В тексте автор пытается нарисовать время, близкое его отцу (рассказ «Сталино»): «Я продолжаю рисовать прозу жизни: пытаюсь уцепить кончики её ритмических линий, точечно наколоть её скрытую от мира поместительность, её прозрачность и плотность». Или: «Стрела рисунка. Резь имени. Шаровая молния на ниточке, раскачиваемая сперва, как детская игрушка, а потом взрываемая, как пушечное ядро» – что это, если не онтологические эмблемы, иноформы, сгустки овеществленной и очеловеченной символической реальности?
Все эмблемы в книге объёмны, поскольку отражают истинное время: «И время правдивое — оно тоже объёмно. Оно не может быть плоским». Отсюда детальное описание картин прошлого: время – это объём. А рисунок – средство постижения объёма в тексте.
Отдельные рассказы в книге тоже напоминают рисунки, зарисовки, проштриховку крупных и мелких деталей. Тяга к рассказыванию присуща не только писателю, но и его героям. Жизнь требует выражения в искусстве слова. Важнейшую роль выполняет и сам язык: «Каждый язык — для своего дела, для определённой роли на земле предназначен. Во времена смут и войн — предназначение языка забывается. Бывает, нужно сойти с ума, чтобы сущность конкретного языка, его конкретную роль в многоголосице мира, почувствовать вновь!». Таким образом, осуществляется строительство мира при помощи языка. Эмблема «язык колокола» символизирует Божье попущение: «Сперва отродья дьявольские язык у колокола отсекают, а потом, то, что с языка колокольного переведено на язык наш и вставлено в книги человеческие, — жгут и палят, палят и жгут!».
«Потому Господь Бог и допустил, чтобы пример был — казнили колокол и секли, а сказнить не могли! Из воды, из бездны даже — будет звучать это самое — Дон-бас-с-с… Дон-дон-бас-с-с!».
Кстати, автор часто говорит «показалось», но это ощущение всегда бывает оправдано событиями и фактами. Оно в чём-то подобно ясновидению. Предчувствие зреет постепенно, складывается из множества едва заметных деталей: «Кожа — вместилище самых чувствительных наших зон. Зон предзнания и предвидения».
Но здесь автор шагнул вперёд и говорит уже о метафизическом значении кожи для человека: «Ну а кожа-душа… Она — имеет свойство предчувствовать. Такая кожа — становится, вроде как мембраной души. Кожа, не хуже снов, будущее предсказывает! Только предсказывает не в картинках - в прикосновениях и осязаниях».
Мысли о предназначении писателя завершают эту удивительно символичную книгу:
«Ты — писатель. И ведь престранным существом себя, по временам, ощущаешь! По сути, ты — спиногляд. Как тот сухопутный рак, пятясь спиной назад, но неотступно всматриваясь вперёд, хочешь увидеть хоть чёрточку, хоть узко-грязно-розовую полоску своего и чужого будущего! И при этом — спиной, спинным мозгом, — жадно пожираешь мелькающие очертания не книжного, не псевдо-исторического, а обыкновенного людского прошлого!».
Книга «Казнённый колокол» - звук нашего времени. А глубокий и полный звук – хранит в себе такой же смысл.
https://tverlife.ru/news/boris-evseev-stal-pochetnym-gostem-tverskogo-perepleta.html