5 Мягкая ткань

Наталия Дмитриевна Богатырева, кандидат филологических наук, доцент ВятГУ

Автор дилогии «Мягкая ткань» Борис Минаев признался, что родившийся у него замысел большого романа поначалу удивлял и озадачивал его самого.
Что же в этом случае сказать о степени озадаченности читателя? Может ли он, в отличие от автора, утверждать, что ему в новом романе все ясно и понятно от первой до последней строки?
Нам кажется, есть нечто, крепко и неразрывно объединяющее автора и читателя в этом случае: постепенно автор увлекся, погрузился в материал и эпоху, попытался художественно воплотить многослойность бытия, передать его неисчерпаемость и бездонность. Именно то же интуитивно чувствует и понимает читатель, неотступно следуя за автором.
Путь этот нелегок и чрезвычайно увлекателен.
Что собой представляет жанр романа? Есть множество поводов определить его и как исторический (воссоздание потока исторического времени, мозаика сложнейшей эпохи), и как идеологический (политический портрет революции), и как мемуарно-автобиографический (история рода, сУдьбы дедов и прадедов автора), и как этико-философский. Можно, наверное, предложить и своеобразное синтетическое определение: социально-психологическая и этико-философская семейная сага.
Сквозная метафора, определяющая композицию романа и прямо отсылающая к его философской квинтэссенции – «мягкая ткань» – уже охарактеризована критикой. «Вообще структурообразующая метафора книги — создание ткани — такая очевидная, простая, но очень продуктивная. Она же становится главным композиционным приемом: сюжетные линии ложатся рядом и образуют единое историческое поле», – пишет критик Татьяна Морозова (Знамя 2016, № 2). Точнее, автор нашел некий сюжетный прием, позволяющий самому читателю связывать и распутывать сюжетные узлы. Названия отдельных глав, амплитуда скачков художественного времени потребовали обязательного датирования событий (в скобках). И, надо признать, это более, чем необходимо, чтобы ткань исторического времени не разрушалась, не «разлезалась» в сознании читателя. Метафора ткани работает и на сюжетном уровне: автор как бы тянет одну из сюжетных нитей (уток) для того, чтобы, дотянув до края (краЯ определяются выбранным историческим полем – первой половиной XX века), бросить ёё и вернуться назад или начать новую (основу), перпендикулярную первой.
Сюжетные узлы («пучок судеб», как выразился один из критиков), связанные с семьями Каневских, Штейнов, а также доктора Весленского и Матвея Горелого, способны вобрать в себя сложнейшие политические, интеллектуальные, моральные и философские вопросы и конкретной эпохи и бытия в целом. История юного Дани Каневского (роман «Батист») – это не только его страстный роман с Мари, но и попытка установить свои отношения с Богом, верой, Абсолютом (бессмертием). Ведь переплыть Ла-Манш он задумал ещё до знакомства с Мари. И сложнее всего для него было осмыслить роль Неизвестности в отношениях человека со смертью, а также (что гораздо сложнее) понять, КАК можно достичь того состояния духа, когда смерть можно принять с восторгом.
По-своему ту же философскую проблему преодоления конечности бытия ставит перед собой и доктор Весленский. Итог его, казалось бы, успешных экспериментов по бальзамированию тела Веры, обернулся горьким выводом о тщете его усилий. И гораздо ближе к реальному бессмертию оказался его вывод о нерасторжимом единстве, целостности духовной ткани семьи, рода, духовной природы трёх сестер Штейн.
Если говорить о чертах стиля Бориса Минаева в дилогии, то любопытным представляется использование возможностей курсива – выделения отдельных слов или словосочетаний, концептуально наиболее важных для автора. Представляется, что употребления курсива не единично, не случайно, а системно, то есть, использовано именно как прием: «…доктор Весленский на вскрытии мощей княгини Ефросиньи Полоцкой замечает, что присутствующие там товарищи и люди образуют противоположное единство. Товарищи «представляли собой нечто твердое, заостренное и блестящее» — люди были «бесформенной живой массой человеческого материала, которая растекалась и распадалась прямо на глазах…».
Самая заметная и часто обсуждаемая черта стилевого почерка, структуры фразы в романе Минаева – это бесконечные переходы от кратких, упругих, энергичных предложений к бесконечно длинным периодам, к фразам, растянутым на полстраницы и более. Спорят о природе этого явления – является ли это творческим использованием толстовского опыта или представляет собой следование традиции литературы «потока сознания»? Нам видится здесь попытка бесконечного расширения возможностей такого давнего стилевого приема авторского повествования, как несобственно-прямая речь. В своем крайнем развитии несобственно-прямая речь способна не только вобрать в авторскую речь приметы стилевого почерка персонажа, но и включить целые фрагменты диалогов.
Борису Минаеву свойственна смелость в постановке сложнейших политических и национальных проблем – например, самого тяжелого, неподъемного еврейского вопроса. Одна из самых сильных глав романа «Мягкая ткань. Сукно», на наш взгляд, «Евотдел и Наркомнац (1925)».
В целом, сложнейшее художественное полотно минаевского романа создает неисчерпаемое переплетение смыслов живого, мягкого вещества человеческого существования в одну из самых трагических исторических эпох.

Наталия Дмитриевна Богатырева, кандидат филологических наук, доцент ВятГУ. г. Киров.

Летопись литературного клуба «Зелёная лампа». 2016 г. 3 ноября — «Борис Минаев – современный классик». Отзывы.