4 Случайность случайностей называется случкой

Толстенькие бюргеры на вильбадских водах собрались у дороги в ожидании дилижансов. Они ждут двух иностранцев в первый день открытия сезона. И вот к добродушным стереотипным немцам (соответствие каждого эпизодического персонажа национальному характеру специально подчёркнуто) приезжает не менее стереотипный шотландец и смертельно больной англичанин (чёрт возьми, мне сразу захотелось требовать, чтобы он тоже был стеореотипным, как у Джерома К. Джерома, который тоже занимался исследованием столкновений англичанин и германцев). Англичанин по заключению врачей долго не проживёт и он просит единственного англоговорящего во всём Вильдбаде, т.е. вышеупомянутого шотландца, записать его исповедь.

Простите, братцы-кролики. Коллинз и Диккенс мне нужны для одного литературного исследования, так что рецензировать "по правилам", то есть говорить, где интересно, а где писатель слишком хорошо о себе думает, я не буду, так как рецензии книг этих двоих мне требуется разбирать с литературоведческой точки зрения. То есть это я к тому, чтобы заранее предупредить: это не просто спойлеры, это один сплошной СПОЙЛЕР. Но если вы книгу УЖЕ читали, то милости прошу в комментарии и жду ваших мыслей.

Именно по вступлению, где Уилки нечеловечески подражал Диккенсу (кстати, одного я называю по имени, а другого по фамилии не из-за своего к ним отношения, а потому, что они достаточно экзотичны, чтобы легко их различать и ни с кем не путать, если бы я говорила наоборот - Коллинз и Чарльз, пришлось бы секунд тридцать соображать, о ком я), можно чётче судить о стиле самого Уилки, вернее, об отсутствии этого стиля. Диккенс - визуал, режиссёр, как и все признанные классики века девятнадцатого. Диккенсу требуется дать очень чёткую картинку происходящего, расставить по местам персонажей, декорации, добавить по вкусу второстепенных личностей, у каждого из которых будет странная особенность, лучше всего комического свойства. Вступление Уилки построил по тому же принципу, настаивая на настоящем времени происходящего, мол, ситуация для персонажей происходит здесь и сейчас, они не пускаются в воспоминания. Но, миновав начало, Уилки скатывается в тот стиль, который меня так и тянет назвать "заливистым" ("и пустился во все тяжкие приключений, заливисто тявкая", гм). Более всего стиль изложения Уилки напоминает Энн Рэдклиф, если бы её пустили в ускоренной записи. Если персонаж является второстепенным, то вспомнить минуты через полторы, как он выглядел, не представляется возможным. Уилки - писатель действия.При прочтении у меня складывалось ощущение, что "Армадэль" относится к ранним работам, однако потом к удивлению я обнаружила, что роман был написан после "Женщины в белом", что не помешало Уилки в "Армадэле" наступить на все грабли, какие нашёл и даже изобрести пару новых.

Отмечу ещё одну особенность, которая всё же даёт право Уилки обладать "своим стилем" (несмотря на всё то, что я наговорила) - это полифоничность. Причём именно в режиме "во мне живёт много персонажей" (как я его понимаю!) Уилки писать проще всего. Если начинает "Армадэль" он как Диккенс, дальше скатывается в Рэдклиф или немецкие готические романы, то потом седлает того конька, который не просто станет любимым, но и единственным, то есть реконструирует персонажа, путём его мыслей, переживаний и "первого лица". Он уже попробовал такой стиль в "Женщине в белом", а в "Лунном камне" достигнет вершин мастерства именно потому, что исключит себе как рассказчика из повествования, отдав сюжет на реконструкцию своим персонажам - глупым, ограниченным, но при этом до невозможности обаятельным.

Итак, вернёмся к сюжету. Благо тут Уилки наворотил от души, причём не сказать, чтобы хорошего. Умирающий признаётся, что когда-то совершил убийство. Честно сказать... честно сказать, Уилки как-то настолько переоценил причины, приведшие к трагедии, что сюжет тут провисает, как верёвка от белья. Был некий Аллэн Армадэль, которого папа лишил наследства (кстати, если вы не заметили, я уже спойлерю, так что отключайтесь те, кто не хочет получить крепкую дозу сюжета), а наследство папа пообещал дальнему родственнику, если тот примет то же имя - Аллэн Армадэль ("и всех в нашем роду зовут Питер Мунк"). Под видом некоего Фергуса Ингльби первый Аллэн знакомится со вторым, чтобы сделать ему неприятность (идиотизм персонажа номер раз - персонаж хочет отомстить не папе, который во всём виноват, а мимокрокодилящему родственнику). У мамы Аллэна-2 есть старый поклонник Блэнчард, который хочет отдать свою дочь за её сына. Сына ни Блэнчард, ни дочь не видели, но породниться хотят (живут они на Мадейре и, видимо, для Уилки это достаточный повод, чтобы Блэнчарды были настолько подвержены свадебным традициям "Тысячи и одной ночи"). Аллэн-2 заболевает, подозревает отраву, а Фергус мотает с острова и представляется Блэнчардам своим настоящим именем, то есть тоже Аллэн Армадэль. Дальше вступает в дело идиотизм номер два, который будет движущей силой всего романа. Девушка влюбляется в Фергуса (в романе столько Аллэнов Армадэлей, что проще каждому придумать кличку, а если они и сами пользуются погонялами, тем лучше) и помогает ему подделывать письма от матушки Аллэна-2, мол, этот Аллэн и есть Тот Самый Аллэн. Когда Аллэн-2 оправляется от болезни и приезжает, видит, что девица уже замужем за Фергусом, да ещё того и любит. Аллэн-2 страшно оскорблён.

Нет, я понимаю, что Аллэн-2 негодяй и иже с ним, благо Фергуса он потом убьёт на корабле с говорящим названием «La Grace de Dieu» («Милость Божия»), но причин его негодудения я не вижу. Девушка ничего ему не обещала, не знала его, не была влюблена. Сам Аллэн-2 влюбился по портрету и вообще "папа же обещал!" Таааак. Я подбираю слова, но у меня их нет. Я дам слово Г.К. Честертону, который сказал так много хорошего, что вообще его можно использовать, куда и как угодно:

— А-а, не читайте так много современных эротических романов, — сказал отец Браун и опустил веки под пламенным протестующим взором своего собеседника. — Я знаю, все эти истории начинаются с того, что сказочная красавица вышла замуж за старого борова-финансиста.

Секундочку! Девушка вышла замуж по любви. Вопреки воли папеньки. Ведь она же молодец, ну! Она сделала всё то, о чём несчастные забитые герои романов девятнадцатого века только мечтали - сбежала с любимым. Ну, для поддержания морального облика молодых девиц, должно было выясниться, что её муж негодяй и пьяница, но Фергуса всё равно убил Аллэн-2, так что не считается. Но чу! Подделка писем и взамуж за любимого (законный взамуж!) это такое страшное преступление, что спустя более двадцати лет девочка-служанка, помогавшая подлогу, придёт шантажировать вдову. И та даст ей крупную сумму денег, лишь бы сыночка не узнал, что мама вышла замуж по любви, а не по указанию дедушки. И все будут пританцовывать до финала, ограждая мальчика от "страшной правде о матушке". А девочка-служанка, которая помогла с подделкой писем - змея подколодная и вообще сразу было понятно, что скатится по наклонной дорожке.

Слушайте, у Остин героини сбегали с какими-то офицерами, похерив доброе имя семьи и честь незамужних сестёр. А тут шестидесятые! Девушки тусуются у луж, чтобы якобы случайно приподнять подол и бесстыдно продемонстрировать всем лодыжку. Сексуальная свобода и борьба за свои права сочетаться законным браком не с самым богатым из наследников. Ну ёпрст же! Уилки так переборщил с праведностью, что остаётся удивляться, почему "Армадэль" не распространяла Лига Христианской Молодёжи за Трезвенность вместе с брошюрами "Пять псалмов после пятничного причастия" и "Отвечает ли чистка зубов нравственной чистоте?"

В общем, у всех остались сыновья, которых, чтобы не нарушать традицию, тоже назвали Аллэнами. Тот, который от Аллэна-Фергуса, старше на год, тот, который от Аллэна-убийцы младше плюс его матушка вышла замуж за того самого шотландца, который принимал исповедь. Вот это то, что легонько, но подбешивает меня в Уилки. Если Диккенс разбрасывается персонажами, как щедрый толстый школьник дешёвыми конфетками, присланными из дома, то Уилки - это рачительная хозяйка, которая всё в суп, всё в суп. Ой, на столе две-три неприбранных крошки персонажей? Так завяжем на них сюжетных линий этак... пять! Нет, я очень его понимаю, я тоже люблю, чтобы каждое пролетающее насекомое составило мясное дополнение к будущему рагу, но всё-таки требуется и несколько мимокрокодилов в конце концов! Мир устроен так, что помимо тех персонажей, которые много внесут в нашу жизнь, всегда полно и совершенно левой шушеры!

У миссис Армэдель (которая жена Фергуса) тоже появляется платонический поклонник и тоже (как и Блэнчард) на букву б - мистер Брок. Именно он - сосредоточие такой сияющей праведности, что так и хочется пофантазировать насчёт его тайных пристрастий и вообще поставить пару-тройку пятен на это праведное, но не слишком сочувствующее кому-то, кроме Аллэна (эх, Диккенс ввёл бы пару эпизодов, чтобы показать его совершенно естественную доброту, даже Шарлотта бы Бронте справилась, эх, по сию пору моё сердце ёкает, когда вспоминаю, как месье Поль Эмануэль разделял с учениками пирожные бриоши) создание. Сам же Аллэн (всё, этого персонажа я буду так и называть) в начале книги очень приятный и привлекательный парень, привлекательный именно лёгким характером. Этот характер Уилки не выдержит, увы. От "вижу, но не хочу замечать плохого" Аллэн совершит поход до "тупая стоеросовая дубина, которой не крутит только слепоглухонемой идиот с острова Борнео". Но пока Аллэн просто замечательный парень, влюблённый в море, легко утаскивающий за собой весь свет и с лёгкостью привлекающий к себе кого угодно, как яркая лампа, приманивающая мотыльков.

Именно так Аллэн подбирает в прямом смысле слова Озайю Мидуинтера - смуглого молодого учителя, потерявшего разум, которого подобрали и из милости держат в местной таверне. Озайя настолько похож на Эзру Дженнингса из "Лунного камня", что не приходится сомневаться - это первый набросок экзотичного персонажа: та же внешность, те же ссылки на какие-то тайны в прошлом. Эзра Дженнингс - явный гомосексуал и это даже не только моё мнение (кстати, я люблю искать в книгах скрытые намёки на гомосексуальность персонажей, по сути подобным "вторым слоём" пользовалось большое количество авторов), таковым его видят очень многие литературоведы (именно в этом видится суть тайны, которая преследует его, куда бы он ни скрылся). И как Эзра устало смотрит на Фрэнклина Блэка (любовь безнадёжная и выражающая себя только через помощь, только через жертву), так и Озайя влюбляется в солнечноподобного шумного Аллэна, который не может не привлечь такого лунного персонажа, которым является Озайя. Будь в описаниях чуть меньше слезливости, то в число моих любимых вошёл бы эпизод, где Озайя сознаётся Броку, что не может держаться подальше от Аллэна - "Хозяин свистнул собаку и жестоко, сэр, осуждать собаку, когда она является на этот свист" (хотя вот цитату эту в любимые добавлю).

Нет, Уилки тут не имеет в виду гомосексуальную страсть, а если и намекает, то только исподволь, это страсть дружбы, зависимость одного человека от другого - более сильного, яркого. Разумеется ("всё в суп, всё в суп"), Озайя не просто Озайя, а очередной Аллэн Армадэль - тот, который родился от Аллэна-убийцы. Озайя получает письмо-исповедь отца, который предупреждает его держаться подальше от сына Аллэна-Фергуса и от девочки-служанки, которая помогала подделывать письма (ибо она - змея!) и предрекает рок, фатум и Дестини, если тот ослушается последнего слова папочки-убийцы. Брок же, который является в романе выразителем консервативной части английских читателей, успокаивает Озайю, мол, скрой от Аллэна преступление матери (я всякий раз дёргалась, когда упоминалось "преступление") и служи ему, если так уж не можешь держаться вдалеке.

Дальше я слегка прокручу события, потому что начинается слабенькая готическая мистика, а характеры персонажей претерпевают первое изменение. Аллэна зовёт трахаться с коровами кататься ночью на лодке при лунном свете, а Аллэну, как и Кузьмичу, отказывать нельзя. Столь романтичное приключение между вроде бы гетересексуальными мужчинами приводит их на затонувший корабль «La Grace de Dieu», где один папа убил другого папу, а так как Озайя всё знает, а Аллэн не знает ничего, то Озайя превращается в персонажа-истеричку, а Аллэн в персонажа-дуболома. Следует привести обоих к "Аллэн увидел вещий сон" и потому эпизод с такой конкретной заданной целью распадается на кусочки, из которых торчат белые нитки... Как-то я писала текст от имени персонажа, вот он дал такой совет: "Если автор тебя принуждает к чему-то, а ты не хочешь, раскидывай руки и ноги и застывай в позе звезды. Автор десять раз перепишет эпизод, поймёт, что он не жизненный и поступит так, как хочешь ты". В общем, Аллэн и Озайя не хотели подчиняться (нет, шиппериться они тоже не хотели, пусть местом действия и выступает ship), на самом один должен был впадать в безумие, второй, согласно характеру, успокаивать. Но Уилки просто убил не подчиняющегося Аллэна и вывел второго персонажа на его месте, как в сериалах меняют актёров, мол, никто не заметит подмены. Этот новый Аллэн настолько дурак, что Уилки сам с удовольствием залезет впоследствии в шкурку персонажа, сладострастного мечтающего на сотне страниц убить этого Аллэна даже без особых оснований.

Озайю автор не убьёт, но основательно переломает. С этого момента даже одержимость его Аллэном будет смотреться нереалистично и поверхностно, мол, парень просто благодарен, что тот оплатил в таверне его расходы по болезни. В следствии ряда случайностей, которые должны выглядеть фатумом (на самом деле ещё одна нереалистичная линия), Аллэн получает поместье в наследство и берёт с собой Озайю в качестве управляющего. Хотя... Хотя уже на корабле стало понятно, что нового Аллэна Озайя раздражает. Новый Аллэн слишком английский (ох, наконец-то обещанный стереотип), слишком помешанный на своих кораблях и на себе любимом, чтобы ему был интересен такой высокоорганизованный до "от северного ветра я впадаю в безумие" Озайя. Первый Аллэн болтал о море, потому что дарил его собеседникам, делился своим восхищением и любовью, показывал тот вид райского сада, которым одаривал окружающих: "Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад изысканный бродит жираф". Второй болтает о море потому, что слишком скудоумен, чтобы думать о чём-то ещё. И Озайя... это действительно интересно. Потому что, как и у реальных актёров, химия с "новым актёром" у Озайи перестала получаться - он помнит, что должен хранить верность Аллэну, но уже не осознаёт зачем.

Вообще, это безумно интересно. Увидев вот этот момент, где автор вступил в конфликт с персонажами, мне ужасно хочется проследить и в других романах Уилки его взаимоотношения с персонажами. Он живёт ими, он думает ими, он переживает их эмоции. Именно потому те части романов, которые он пишет от их имени, всегда на миллион голов выше, чем те, где он пытается быть "всевидящим автором". Я обязательно рассмотрю и ранние работы Уилки, потому что мне любопытно, что было первым - его авторское умение создавать вымышленных людей, настолько же реальных, как и условно-настоящие, или это действие опия, когда мозг начал противоречить желаниям писателя, когда персонажи не захотели ложиться в прокрустово ложе сюжета (Татьяна у Пушкина не слушалась его и без всякого опия, к примеру, но тяга Уилки ломать персонажей под себя скорее выдаёт его незнание того, что вместе с переломанными персонажами ломается и сюжет).

Разумеется, от имени Аллэна Уилки писать не будет. Новый Аллэн Уилки отвратителен и потому он сосредотачивается на новом персонаже - мисс Гуильт. Я понятия не имею, было ли заложено в имя персонажа guilty - виновна, так как хотя фамилия пишется, как Gwilt, но звучит точно так же. Это та самая подколодная девочка-служанка, которую заставили подделывать письма и которая шантажировала матушка Аллэна, мол, вот возьму, скажу и все узнают, что ты сама себе выбрала мужа! Теперь посредством комично-злобного персонажа матушки Ольдершо (явно именно этого персонажа, наложив новый грим, Уилки использует в "Лунном камне" как фарисействующую мисс Клак) мисс Гуильт собирается оженить на себе Аллэна Армадэля и стать хозяйкой поместья. Она нанимается горничной к мисс Мильрой - шестнадцатилетней девушке, предмета любви Аллэна, и приступает к интригам.

И тут Уилки к чертям тонет в собственном сюжете, не выпуская даже пузырей, чтобы показать, что жив. Брок (вы ещё не забыли про солнце праведности?) слышит, как Ольдершо и Гуильт на улице упоминает фамилию Амадэля, идёт за ними, выясняет, что одна из дам - та самая служанка-шантажистка. Но так как лица девушки он не видел, то Ольдершо наряжает свою служанку, как Гуильт и гонит её в городок жить рядом с Броком под именем... мисс Гуильт! Брок пишет Озайе, мол, будь покоен, я за ней слежу, из этих лап ещё никто не ускользал! И Озайя радостно встречает мисс Гуильт, которая работает у соседей гувернанткой, хотя не надо быть Спинозой, чтобы понять, что две бабы с одной фамилией как-то связаны.

Тут Уилки перешёл ко второй части романа с воплем: "А пошло оно! Само как-нибудь утрясётся!" О характерах старых персонажей надо забыть к такой-то матери, начинать всё заново и вообще не трожьте Уилки, он теперь зайка, в смысле ему надоело строить из себя Диккенса и теперь он пишет от имени нового любимого персонажа - мисс Гуильт. Все в неё поголовно влюбляются, из глубин сердца насрав на обоснования: Аллэн, который обожал шестнадцатилетку, Озайя, который маниакально обожал Аллэна, и Бэшуд (всё в суп, всё в суп) - старик-помощник управляющего. Аллэн узнаёт, что мисс Гуильт, возможно, не очень чиста в прошло и разлюбливает её, Озайя и слушать не хочет друга, которому хитрые стряпчие Педгифты (отец и сын) посоветовали нанять шпиона, чтобы понять, чего там с этой Гуильт, которая сверкает глазами в сторону малышки Мильрой ("Если я за него не вышла и ты не выйдешь"), ссориться и уходит жениться на Гуильт, а Бэшуд следит за всеми.

Кстати, как раз часть, где речь идёт от лица Гуильт - лучшая в книге. Тут и желание отомстить счастливой сопернице, и ненависть к дураку Аллэну, и любовь к новому мужу Озайе. А заодно желание занять место вдовы Армадэль, так как Озайя женится на Гуильт под настоящим именем. Так что, если Аллэна того (а Уилки просто тащится, когда Гуильт мечтает отправить Аллэна к праотцами, причём одновременно разными способами), кто узнает, что абонент не абонент, то есть, что Гуильт жена другого Армадэля? Так ведь и Озайю придётся того, замечаю я, а то вдруг приедет ненароком, куда не следует. Он, кстати, ровно так и сделает. А Гуильт останется с носом. Озайя с женой переезжает в Неаполь, где по непонятной причине быстро остывает к супруге (думается, эту часть Уилки задумывал ещё когда был уверен, что персонаж честно пронесёт страсть к Аллэну через весь роман, но фиг, всё сломалось ещё в первой четверти) и тогда мисс Гуильт решает, как Аллэн потонет (она отправляет к нему на борт бывшего любовника, который устроит мятеж - всё-так у Уилки была нездоровая страсть к дешёвым мелодраматическим эффектам), так она в Англию за наследством.

Так и получается, она бросает мужа, мол, поехала к маме, а не пишу тебе оттуда потому, что ты - козёл. Озайя, терзаемый предчувствиями (он в романе раз двадцать терзаем предчувствиями и столько же раз совершенно не подвержен мистическим страхам, хотя поводов выше крыши) едет в Англию. Там он на платформе (сюрпрайз!) встречает Аллэну, который сцуко не утонул. Их обоих заманивают в психбольницу, где Гуильт вместе с сообщником-доктором хочет доделать с Аллэном то, что не доделало море. Она ставит всё ещё влюблённого, но уже выяснившего всё о её прошлом, Бэшуда следить, чтобы Аллэн не выходил из палаты, в которую можно подавать кислород, а Бэшуд ей врёт, что, мол, ни минуты из вида дверь не терял, всё на месте. Кстати, я что-то забила на пересчёт идиотизма персонажей. Предположим, что вера Озайи в то, что мисс Гуильт и та Гуильт, за которой они следят, просто однофамилицы, будет идиотизмом номер три, тогда Бэшуду отдадим идиотизм номер четыре. Отсутствие мотивов - это беда романа. Ясен пень, что Озайя поменялся палатами с Алланом, но Гуильт не убивает Озайю, вовремя поняв, что вместо кислорода яд она подаёт не тому. Далее хороший эмоциональный момент, который был бы ещё лучше, если бы я не считала, что персонаж персонажем тут только Гуильт, а Озайя, Аллэн, доктор, Бэшуд - слабенькие актёры в роли персонажей, играющие на отщебись. Ну и скомканный хэппи-энд как сварганенный секунд за тридцать десерт из поп-корна и жвачки в качестве "комплимента от повара".

Эта завязанность нескольких человек друг на друге, общая Судьба, мне даже понравилась. Да, перебор "случайностей", но тут типа "так и задумано". Даже не скрою, что мне просто грело сердце воспоминание о Смысле ночи , так как мне стало понятно, откуда Кокс потянул мотив. Но характеры Уилки не выдержал цельными. Не смог выдержать мотивацию персонажей. Начав, как Диккенс, он в очередной раз показал, что не в состоянии писать как "классицист", то есть от имени автора. Персонажи разбегаются, сюжет становится предсказуемым, эпизоды ломаются. Вот примерив на себя шкурку персонажа, Уилки становится самим собой (пусть это и странно звучит). Мисс Гуильт действительно звезда книги, потому что другие персонажи быстро теряют движущую силу желаний. Мисс Гуильт хочет взамуж или хочет убить парня, который ей пренебрег, в общем, по всем законам драматического искусства, она создаёт конфликт и решает его. Такой конфликт есть и Озайи - у него есть желание остаться с Аллэном, но есть и предсказание сна, который начинает потихоньку сбываться, и он постоянно боится того, что невольно причинит вред своему кумиру. Но вот тут и финиш. Потому что с момента корабля в чувства Озайи не веришь. Это уже не влюблённый парень ("— Однако что-нибудь привело же вас к лучшим чувствам и к настоящему взгляду на предмет?" "Привело". "Что?" "Моя любовь к Аллэну Армадэлю"), который оберегает предмет любви, это слуга, который таскается за дураком-господином, заставляя того краснеть при гостях от неуклюжести прислужающего (эпизод у Мильроев). И это ленивое "Ну, я не прочь потусить с Аллэном, но сон мне мешает", ответные чувства не рождает. Сам Аллэн, который то любит Мильрой, то Гуильт, то Мильрой заставляет желать, чтобы он предстал перед тобой во плоти и задушить его собственными руками.

Очевидно, что Уилки хотел привнести готический роман (судя по всему, немецкий готический роман) в английский антураж. Честно сказать, попытка провалившаяся. Фатум не выглядит таковым, постоянно выглядывают нитки марионеток, которыми управляет автор, фон становится плохо намалёванными декорациями, а у людей так мало черт, что они напоминают деревянные манекены художников. Мало того, ничего не хочет сама Судьба. Она сталкивает людей слепо, причём до тех пор, пока они не набьют себе десяток шишек. Если бы Судьба подталкивала к убийствам, а герои преодолели бы искушение, если бы Судьба пыталась спасти, а грехи толкали бы их к новым преступлениям, то существовал бы конфликт, появился бы интерес. А так Судьба просто маниакально собирает всех в одном месте, а потом говорит: "Ну, дальше сами решайте, какого чёрта вы тут все собрались, а я пошла помогать строить первое казино в Монте Карло".

Но при всём том, есть в романе нечто, что я бы рекомендовала к прочтению всем, кто интересуется воздействием наркотиков на творческое воображение. То же я видела у де Квинси, который так же страдал опиумной зависимостью. А именно прекрасное понимание работы бессознательного. В данном случае Уилки устами персонажей разбирает пророческий сон (я его не описывала, так как он слишком надуман сам по себе) и ищет причины, которые его навеяли. "В моей теории о снах нет ничего необыкновенного: эта теория принята большинством людей моей профессии. Сон есть воспроизведение в спящем состоянии мозга образов и впечатлений, произведенных на него наяву, и это воспроизведение бывает более или менее неполно и не лишено противоречий, так как действие некоторых способностей в спящем сдерживается более или менее влиянием сна".

В "Лунном камне" Уилки учтёт ошибки. Он, как и в "Женщине в белом", даже пытаться не будет быть автором как таковым, вместо того он попеременно будет переползать из одной шкурки в другую. Бессознательное будет не просто салонным развлечением, которым постараются утешить предчувствие мистических трагедий, но поможет решить загадку преступления. "Армадэль" же не получился тем, каким задумывался - он не получился романом о Роке, Судьбе, он получился слабеньким сенсационным романом со слишком большим количеством совпадений.