5 На каждого вырвавшегося из бедноты – уличка бедняков вроде Голошубихи

Глубинка в эпоху советских перемен: деревня прощается с монархически-испокон-вековым укладом и с переломом выкатывается на советские рельсы. Под переломом подразумеваются переломанные судьбы тех, кому при старом режиме жилось хорошо, ну или хотя-бы просто жилось: в реалиях повествования, жизнь при монархизме была построена таким образом, что хорошо могли жить только доносчики и люди сомнительных моральных качеств. Но об этом чуть ниже.
Интересно, что автор делает акцент именно на женской судьбе, на женском бесправии и безвыходном положении: бьет муж, пьет муж, издевается – всё баба виновата.

Сам автор – выходец из деревни, из той самой глубинки, о которой пишет, 1902-ого года рождения. Роман писался с 1928 по 1932 – по горячим следам деревенской артельной перестройки. И получился на удивление живым, трогательным и увлекательным. Что интересно – книга «Девки» - одна из первых серьёзных вещей в книгографии автора. Есть более поздний роман «Парни», интересно каким получился он, как выглядит более зрелый Кочин в романе с зеркальным названием «Парни»? Интересно почитать и что-то более позднее: «Девки» фиксируют психологию автора на взлете советских идей, когда они ещё только начали переходить из романтических мечтаний в практическую плоскость и были способны обнадёжить, окрылить молодёжь. В 43-ем автор ждёт арест, по статье «враг народа» и десять лет лагерей. В 53-ем высылка и жизнь вместе с семьёй в городе Бор. Изменил ли этот опыт веру автора в светлое советское будещее? Да, позже он был восстановлен в Союзе писателей, реабилитирован… но осадок-то остался? И потерянные десять лет. Должно же это разочарование проглядывать сквозь показательно-идейное творчество? Или напротив, вместо творчества должна остаться одна сухая агитка?

Изначально советская литература отпугивала меня своей идеологической однобокостью и долбёшкой: красное – хорошо, белое плохо: и дыж-дыж-дыж этим алгоритмом по башке на протяжении всей книги/повести/рассказа/статьи. «Девки» приятно порадовали – есть в них неоднозначность, есть понимание мотивов «тёмной стороны», ну и никуда не деться – красная агитка включена по умолчанию, как единственная надежда на светлое будущее: но включена не плоско, в стиле «примитив», а объёмно, с долей эмпатии.

Плюсом и минусом одновременно является язык – он сохраняет деревенские обороты того времени и это придает колорит, ты лучше понимаешь психологию героев, на протяжении книги мыслишь на их языке. В тоже время через этот язык приходится продираться, к нему нужно приспосабливаться, он грубый, местами неприятный, слишком приземленный и показательно нехудожественный – это утомляет, но одновременно погружает в исторический контекст, делает происходящее достовернее. Периодически читая любовные романы современных авторов, действие которых происходит во временя дворян и королей, сталкиваешься с современным мышлением у героев и это выглядит просто смешно и глупо: герои действуют и мыслят по-современному, опираясь на последние достижения в области аргументации тех, или иных моральных позиций…и ну не веришь ты, что такая девушка жила в эпоху Возрождения, такая девушка только что выпорхнула из магдака и вызвала яндекс-такси. У Кочина и контекст, и происходящее, и психология – всё очень естественное, все моральные муки, дилеммы, неоднозначность положения – ты веришь автору. Ты веришь, что девке и в голову не придёт, что можно жить без мужа, что лучше одной, чем с мужем-дебоширом. Каждое такое открытие, каждый такой вывод даётся кровью, внутренней ломкой и переживанием жуткой, сводящей с ума вины.

- была один раз под венцом – не помогло. Значит, не в нём сила.

Это был первый случай в селе Немытая Поляна, когда опозоренную женщину вводил в дом парень гордо, на виду у всех, без венца и без соблюдения всякого рода отстоявшейся в веках окостенелой обрядности.

Помимо языка книга хранит в себе обычаи и традиции. И очень классно, доступно показывает психологическую ломку даже самых активных советских агитаторов: в теории все ладненько и красиво, а вот действуя на практики обычай, привычка, общественное мнение берут свое – даже лучшим из лучших, идейнишим из идейных тяжело дается конкретное действие, шаг толкающий на разрыв с привычной реальностью.

Но крестьяне запирают эту переднюю комнату и держат ее на случай, для гостей, для посторонних, а сами живут в грязной прихожей комнате, в которой вши, теснота и тараканы. Такою же увидел Санька и свою горницу внутренней жизни.

Автор ловко плетет интригу, дразня читателя, подводя к вроде-бы уже неотвратимому положительному финалу той или иной сюжетной линии и неожиданно переворачивая все, отнимая у читателя из-под ног опору.

Время, к которому обращается автор: предыстория колхозного периода. Кровавые разборки только рдеют на горизонте, изредка обрушиваясь на конкретных представителей деревни, но являясь скорее исключением, чем правилом. За пять лет, которые разворачивает перед нами автор, люди морально и психологически перепаиваются, готовятся к более страшным событиям.

И всё происходящее ещё выглядит каким-то свойским, есть надежда, что закончится более-менее мирно.

Однако слова в конце книги, когда кажется, что наши победили и вот он хэппи энд, эту надежду разрывают в клочья:

«Пока мы здесь наделали более громкого, чем важного».

До середины повествования автору даже удаётся сохранить равновесие: ты понимаешь и приверженцев традиции (особенно тех, кто сумел сохранить сценарий своей жизни в рамках этой самой традиции, кто сумел добиться успеха и благосостояние при существующем режиме), так и борцов за новый порядок. Во второй половине автор, конечно, дает красным форы, несколько приглушая старорежимных «белых» персонажей. Эх, вот так и вырастает революция из бытовых соображений.

Анныч видел, что некоторые поднимались и выше, как Канышев и Пудов, да ведь сколько их было? На каждый случай – уличка бедняков вроде Голошубихи.

Отдельного внимания, на мой взгляд, заслуживают схемы обхода законов и распоряжений: просто прелесть! Углубиться в бюрократические перипетии 20-х годов – отдельная изюминка.

Умысел дьявольский. Все общее – и имущество, и жены, и дети.

Комбеды стригли шерсть на овце, а овцу не трогали. Тут добираются до самой овцы.

Из Москвы все видят. В подзорную трубу в наши души смотрят.

Очень старательный мужик, зубами за собственность держится, хотя сам недавно при советской власти из бедноты вылез. (…) и беднота еще не забыла того Карпа, который в рваных портках за сохой ходил.

Но всех черниц настоятельница сохранила, теперь они кустари, вяжут варежки и носки артельно. Артель зарегистрирована в губсовнархозе.

Хозяева половчее норовили брать прислугу в «члены семейства», избавляя себя от неприятности страховать ее и предоставлять ей выходные дни? Такую утруждали сколько хотели, пользуясь тем, что деревенская девка трудолюбива и невзыскательна.

Автор показывает попов, цыганок, знахарок, старух, церковников, бар с самой неприятной, отталкивающей стороны. Сочувствия в его тексте изредка проскальзывает только в пользу сильных личностей, сумевших пробиться, не смотря на все социальные и духовные «припоны». Но и это сочувствие истощается быстро. Автор как бы отдаёт должное их былым заслугам, но показывает, как неизбежно прогнивают эти герои, оказываясь в ситуации успеха. Эти герои как бы прирастают к режиму угнетения, пропитываются им и наращивают успех уже как отрицательные персонажи, приобщаясь к угнетателям – иначе не сохранить столь тяжко доставшегося положения и благосостояния, иначе спихнут. И человек, даже достигший успеха, перестаёт быть человеком в полной мере и становится героем отрицательным, достойным поругания и наказания.

«Девки» ассоциируются с Горьким и его простонародными зарисовками, сохраняющими язык, верования и быт, слабо с «Записками охотника» Тургенева. В Кочинских бабах нет агрессивного европейского феминизма – есть горечь и обида. В парнях и мужчинах нет героизма, есть скорее какая-то учёность, или тяга к положению наставника. И даже как-то не вяжется кровавое представление о том времени, с образами из книги. Убийства и преступления происходят как-то по бытийному, втихую. И больше напоминают сводки из хроники ЧП про убийство по пьяни, чем расследования Пуаро, Шерлока, или даже миссис Марпл.
Из последнего прочитанного ассоциируется с «Красным закатов в конце июня» Александра Лыскова, больше типом повествования, своеобразностью речи персонажей, чем сюжетом.

Самым приятным в книге стала её свежесть: написана она по горячим воспоминаниям автора, не с высоты режимных парадигм, а как бы ещё предвещая их, пробиваясь своим умом, до того, как они официально признаны и обозначены, как официальный финал любого художественного произведения. Кочин оказался для меня ценен именно этой свежестью взгляда, когда ничто ещё не предрешено.

- не в том дело. Тот изъян – дело пустое. Да вот беда – ее в округе пнем зовут. Девка с простинкой. Не все винты крепко тут (он показал на лоб) завинчены, не все гайки на месте.

По пятибальной шкале:

Тема: начало светло-просветительского освободительного советского периода.

Персонажи: живые, яркие, запоминающиеся все с харизмой.

Динамика: 5

Образность: 5 (своеобразная, деревенская, простонародная)

Креатив: изобретательно и объемно, охватывая разные социальные и духовные вопросы и проблемы, глобально и с выдумкой, при этом показывая взгляды и мнения разных социальных групп и слоёв (ну и, конечно, в итоге сводя их к единственно верной – красно-пролетарской).

Противопоказания: тем, кто любит вычурную красоту слога.

Резюмирую: рекомендую к прочтению тем, кто хочет познакомится с историей 1920-х годов через призму умеренных шаблонов, благодаря неглупой книге.

оригинал рецензии на авторском сайте