3.5

История одного прожектера, рассказанная им самим. Первая половина книги - о жизни старообрядческих общин, сбежавших от советской власти сначала в Китай, а потом в Южную Америку. Они, стремясь сохранить свой уклад, живут обособленно, "рубят жунглю", сажают помидоры и кукурузу, рыбачат... Наш герой мечется между Аргентиной, Уругваем, Бразилией и Боливией, нигде не задерживаясь больше чем на год. Даже в США как-то занесло. Все пытается наладить свой бизнес, но никак не получается: кругом одни мошенники и лицемеры (чуть не написала "партия жуликов и воров" - нет, они выйдут на сцену чуть позже), в том числе собственные сыновья. Жизнь старообрядческой деревни тоже живописуется во всей красе: семейное насилие, алкоголизм, блуд, постоянные свары, безграмотность, сорокалетняя женщина, которая после рождения одиннадцати детей не имеет ни одного зуба во рту, но при этом еженедельные коллективные моления, на которых все "прошшаются", то есть просят друг у друга прощения, бороды, сарафаны, запрет на совместный прием пищи с иноверцами - короче, духовные скрепы и Россия, которую мы, к счастью, потеряли.

Дожив таким образом до 50 лет, Данила Зайцев решает переехать в Россию по программе переселенцев. Об этом, собственно, вторая часть книги. Вернее, об обещанных выше отечественных жуликах и ворах - "Опустим же завесу милосердия над концом этой сцены", как писал Марк Твен. Тем более закончилось все не так уж плохо.

Книга занятная, этакая предельно искренняя (нууу...) исповедь в духе Руссо, написанная Глебом Капустиным из рассказа Шукшина "Срезал" или дядей Митей из фильма "Любовь и голуби" - с поправкой на время и место, разумеется. Даже диалектизмы те же, что у них. И то же самое чувство финского стыда (myötähäpeä) - эмоция, которая не покидала меня все время.

Кстати, о языке. Понятно, что необразованный крестьянин просто не мог написать что-то хоть отдаленно готовое к публикации, поэтому его текст прошел очень серьезную редактуру, о чем редактор сам говорит в предисловии. В результате получилось нечто, стилизованное под древнерусскую житийную литературу, - является ли это отражением живой речи Данилы Зайцева или редактора стоит называть соавтором книги, мне судить сложно. Но смесь "крестьянского русского" XIX века, современного языка и испанско-португальских заимствований, должно быть, представляет собой клад для диалектолога. Звучит это примерно так: а ишшо он бил ея смертным боем, так знат от того у ея психологическая травма и вышла...

Жалею, что причитала? Нет. Готова рекомендовать книгу другим, пусть и с оговорками? Тоже нет.