4

И чего только нет в антологии «Пионовый фонарь«! Былички XVII в., повествующие о сверхъестественном предельно реалистично (типичная концовка: «Об этом знали доподлинно«!). Новеллы того же и несколько более позднего времени, основанные на классических китайских образцах. Порой эти истории по-японски изысканны, как рассказ о духе глицинии («Чудесное возвращение из столицы» Ихара Сайкаку). Порой совершенно безумны, как рассказ того же автора «Кончик носа, стоивший другим жизни», где лешачиху-тэнгу хватают щипцами за нос, а монахи летают на крыльях из оконных ставень. Есть и жутковатые мистические повествования в духе Гофмана или По, но написанные японцами Акутагавой Рюноскэ («Ведьма», «Мадонна в черном») и Эдогавой Рампо («Путешественник с картиной»). Эти более современны, и рамкой для невероятных событий становится большой город. Акутагава Рюноскэ словно с удивлением открывает городскую мистику. Недаром рассказ «Ведьма» начинается словами: «Возможно, вы не поверите мне. И даже подумаете, что я лгу. Ведь то, о чем я расскажу вам сейчас, случилось не в давние времена, а в годы Тайсё. Более того, в том самом Токио, к которому мы так привыкли. Где по улице мчатся трамваи и автомобили, где в доме непрерывно звонит телефон, где в газетах пишут о забастовках и женском движении». Эдогаве Рампо для создания атмосферы кошмарного сновидения не нужны лисьи чары — довольно вагона поезда.
На этом фоне повесть Санъютэя Энтё «Пионовый фонарь» выделяется довольно сильно. Она написана в конце XIX столетия, уже после революции Мэйдзи, превратившей Японию в современное государство. Но при этом произведение подчеркнуто архаично, более архаично, чем созданные за два века до того рассказы Асаи Рёи. Красиво, но искусственно. Читателю предлагается сделать вид, что он живет в средние века и читает нечто в жанре моногатари. С другой стороны, почему бы японцу не поностальгировать о временах прекрасных дам и доблестных самураев?
Герои — точно маски театра Кабуки. Благородству нет пределов, подлость и коварство не знают границ. Иидзима — олицетворение самурайской чести, Коскэ воплощает верность господину, барышня О-Цую — безграничную любовь, наложница О-Куни — распутство и предательство и т.д. Каждое качество проявляется в полную силу, без компромиссов и полутонов.
Сюжет состоит, собственно, из двух параллельных линий. Первая — с барышней О-Цую — честно говоря, довольно скучна, несмотря на ее сверхъестественную природу и фонарь в виде пиона. Самому автору тоже, кажется, скучновато, недаром он постоянно задвигает барышню на второй план. История ее возлюбленного описана, пожалуй, поживее, с полудетективным сюжетом. Вторая линия — повествование о верности и чести — закручивает интригу вокруг знатного самурая Иидзимы и его наследства. Здесь кипят страсти, долг кровной мести и долг верности сталкиваются между собой, коварная О-Куни плетет козни. К счастью, и она, и ее антагонист Коскэ наделены просто невероятной удачливостью, что и обеспечивает динамичное развитие действия.
Следует сказать, что повесть очень украшает тончайшая ирония автора. Прелестна бытовая зарисовка в самом начале: два самурая ссорятся на улице, а зеваки строят самые фантастические догадки о причине дуэли. Обаятельны неуклюжий Аикава («Конечно, рисовый паек наш мал, дочь у меня глуповата, сам я, как вам известно, человек легкомысленный… Что с нас возьмешь?») и его столь же недотепистый слуга Дзэндзо.