5

Чем ближе тебе книга, тем сложнее о ней говорить. Чем больше тебя переполняет во время чтения, тем меньше остается для высказывания постфактум. Восторгаться намного легче, чем рассказать, почему после чтения ты стал лучше. Хвалить намного проще, чем объяснить, почему это нужно прочесть.
Если всё-таки говорить о чем-то, то, кажется, получатся сплошные банальности.

Например, о Свердловске —

Город тут начинается еще в аннотации; он исподволь начинается еще с фразы советчика: «почитай вот, она из Екатеринбурга». Екатеринбург – главный герой, мёртвый Свердловск. Он занимается, как заря, в первой строке первого рассказа и дальше рассеивается, как дневной свет заполняет собой всё, и его перестаешь замечать. Не замечаешь его за неожиданным, новым тебе языком ‒ свидетельства эпохи, ‒ не замечаешь за странными поворотами сюжета, за новыми лицами, вылезающими на первый план. Но забегу вперед (по привычке автора): сейчас его не замечаешь, а в этом-то городе и тонет всё, иногда захлёбываясь. Этот город соткан из всего (новые лица, свидетельства эпохи, серый дневной свет, стрёмные сюжеты) (и мы ни в чём не можем его винить).
Екатеринбург – и тут я впервые почувствовала к нему уважение; не симпатию, не злобу, не умиление, не восторг, не беспокойство, а уважение. Именно поэтому матвеевский городской миф не назову уверенно и со знанием дела Ёбургом, как не назовёшь его никогда вскользь «Екб». Он только Е-ка-те-рин-бург – четко и совершенно не нарочито проговорить все звуки. Или, ничего не глотая – впрочем, и не проглотишь, горлом пойдёт, ‒ Свердловск.

Или, например, о времени —

Ох, благодатная тема, тысяча девятьсот девяностые годы. Но незадача: время здесь совсем не давит, эпоха не заколачивает в свои рамки, и никто не заложник. Герою свобода: хочешь ‒ вещай на своём жаргонном, а хочешь ‒ разговаривай тихо, называй собаку Львом, отвечай вежливо. Повествователю свобода: хочешь, ‒ рассказывай про юность, вспоминай былички, а хочешь ‒ расскажи про взрослость, сделай передышку. Без культа эпохи, без консервации десятка лет. Просто было такое время, в нём жили люди. Ни лишней жалости, ни лишней жадности.

Или вот о персонажах —

Кажется, вся Матвеева в своих героях. Почти в каждом, и она знает их изнутри; не как всеведующий творец, создающий людей по образу и подобию, но как транслятор, созерцающий проходящие мимо образы и подобия. А иногда кажется, что просто все эти рассказы – про неё; что это кусочки одной нечеловеческой биографии. Ну, как будто все эти люди – её возможные судьбы (возможности её судьбы); или это люди в её голове (такая особенная магия миротворцов); или родители рассказали, кем ты не стал. Но явственно, что вселенная этих девяти рассказов едина и поверх пространствавремени закреплена еще и лицами, поступками, тропами. Герои будто ходят мимо друг друга (и потом не найдут никогда); повторяются мелочи жизней, перекликаются крупные сюжеты.
Каждый рассказ как воспоминание о будущем или дежа вю, случайное прозрение о том, что произошло с кем-то, почти с тобой. Матвеева каждого чувствует, она в каждом – чает душу. А ты читаешь.

Но не знаю, важно ли всё это, — или сюжеты, которые сложно придумать и в которые, может, еще сложнее поверить; или волшебство языка с непрерывностью метафор; или обескураживающая и неулавливаемая (не скажешь «неуловимая», потому что это просто излучение, которого мы не можем видеть) красота чужой жизни.

А может быть, неконтролируемое ощущение искренности, то есть отсутствия фальши; триста сорок шесть страниц доброго ощущения человечности.

***
Или вот еще о бесстрашии.

Каждая книга для своего читателя – про что-то; ответ на заданный вопрос (сочинение на заданную тему), индивидуальный ключ к одному из замков (Хогвартс какой-то). Иногда этого никак не поймешь, иногда это неважно, а иногда это совершенно ясно.

Для меня «Девять девяностых» про храбрость. Я в последнее время всё удивлялась, откуда берутся силы – а на самом деле нет никаких сил; есть просто каждый новый день (оставляет на венах ссадины), просто тот момент, когда отступать некуда, и оступаться уже очень устал, и мозг закрывает все шлюзы.
В теле текстов нет событий-навсегда-изменивших-жизнь; они есть у каждого из героев, но – за кадром, внутри, они случились и больше неважны. У Матвеевой везде будни, везде неделя за неделей; медленно подступающее безумие, жизнь в отсутствие любви, ежедневное одиночество по соседству с незаслуженным счастьем. Даже те, кто, кажется, совершает Поступок – проводит школьникам запретные уроки, покупает старый деревенский дом – тот делает это совсем буднично, скрупулёзно, долго, тщательно, и за этим теряется единичность поступка, его символичность. Последний рассказ аккумулирует в себе всё – сотни поступков, бездну будней; вскрывает тему страха, подводит итог, отсылая мысленно к несомненно существующему вопросу ностальгии (он существует всегда, потому что прошлое всегда, и девяностые – благодатная почва для дискуссий). Вся жизнь, и каждый шаг, каждый день, каждая мысль тут про преодоление страха (эй, посмотри на себя со стороны).

Но нет желания и смысла разбирать рассказы по нотам – или проходи мимо, или прочитай и почувствуй что-нибудь.

(Судьба – и твоя жизнь – никогда не такая, как ты ее себе представляешь; или как хочешь представлять. Свобода никогда не там, где ты её уже почти обрёл, счастье не такое, к какому ты так стремишься. Каждый новый твой день оставляет на венах ссадины, и нет света белого, только лишь одна тень, солнце твоё тобою же и украдено.
Ты думаешь о чем-то, хочешь чего-то, ждёшь; планируешь, может быть. А потом когда-то просыпаешься одним, холодным, странным, сумасшедшим, пахнет вчерашним вечером, происходящее расходится по швам. И ничего не так, как ты хотел; ничего не так, как ты думал, ничего не так, как ты предполагал. Как нам кажется на подоконниках на переменах и на весенней пыльной улице после шестого урока, что: вот закончу школу, и будет вообще другая жизнь. Как мы жуём последние месяцы до защиты диплома как пережёвываем корку жесткого горелого мяса: только перетерпеть, а там отпустит. Но ты-то уже не станешь никем другим, эта мятая заляпанная шкура уже не сойдёт, обнажив белую новую кожицу; ничего не будет. Кажется, что это очень простые вещи, но это абсолютно экзистенциальная история.
Простите.)

_________________________________________________________________
Оригинальная рецензия опубликована в журнале «Звезда»