5

Если первая часть "Дон Кихота" мне просто понравилась, то во вторую я практически влюбилась. Разница между ними очень заметна, и прежде всего это касается образов хитроумного идальго и его верного оруженосца. В начале первого тома Дон Кихот - нелепый сумасшедший, карикатура, за некоторые его деяния прямо-таки становится стыдно (я вообще всегда сильно смущаюсь, если в книге или фильме герой ведёт себя глупо и позорится). О том, как постепенно эта карикатура оживает, превращаясь в "носителя гуманистических идеалов", а главное, в настоящего человека, написано уже очень много. А об окончательной трансформации этого образа, произошедшей во втором томе, никто не скажет лучше Санчо Пансы:

- Неужели твой господин настолько безумен, что ты можешь думать и опасаться, как бы он не связался с такими хищными зверями?
- Он не безумен, - отвечал Санчо, - он дерзновенен.

Прочитав эту реплику оруженосца, я прямо-таки зажмурилась от удовольствия. В общем, Дон Кихот во втором томе настолько прекрасен, что я вполне понимаю, почему Борхес утверждал, что каждый из нас может считать этого идальго своим другом; правда, на этот раз мне хочется и оспорить любимого писателя, утверждающего, что образ Санчо Пансы так и остался не совсем живым и достоверным, что в оруженосца нельзя поверить с той же силой, как в его господина. Конечно, в этом персонаже много такого, от чего можно воскликнуть: "Не верю!" - но за его верность, доброту, сострадательность и простосердечие я готова простить что угодно, и эти-то черты совершенно искренние, и в слезах, пролитых им по Дон Кихоту, я не могу сомневаться.

Во втором томе, в отличие от первого, нет ничего такого, за что последний странствующий рыцарь мог бы стыдиться, и что заставило бы смутиться сочувствующего читателя. Скорее те люди, которые потешаются над помешанным идальго, выглядят глупцами - сам автор по ходу повествования отмечает, что раз герцог и герцогиня питают такое сильное любопытство к Кихоту, то у них, видимо, у самих "не все дома".

О мудрости этой книги, равно как и о её недостатках, говорить можно долго. И того, и другого - в избытке, а уж критических статей - и вовсе сколько душа пожелает. Но прежде всех интерпретаций, прежде мыслей об идейной подоплеке и месте этого романа в мировой культуре, прежде осуждения откровенно неудачных эпизодов и образов, закрывая книгу, чувствуешь глубокую печаль. Умер твой друг.