4

Когда началась Вторая мировая война, лирической героине Байетт, как и ей самой, было 3 года, и из крупного города девочку увезли в "зелёный рай английской провинции." Там было безопаснее, там было лучше с продуктами. Девочка ходила в школу с ранцем, к которому был подвешен противогаз, не веря посещала церковь, делала уроки, читала книги. Одной из них, сборнику скандинавских мифов, и посвящён этот роман.

В историях об Асгарде, в ярости северных богов и их столкновениях детский разум вдруг находит столь нужную ему опору в беде и неопределённости, в горечи и отчаянии. Именно "грандиозный миф, где погибают сами всесильные боги" оказывается невероятно созвучен настроению девочки. Она противопоставляет реальной войне свой собственный миф, в котором смешаны истории мира, рождённого из мрака и погрузившегося во мрак, и мир за окном, завешенном светомаскировкой.

Христианский бог наказывал грешников, а «хороших» мертвецов возносил на небо. Боги Асгарда были наказаны за то, что их мир и сами они были плохи. Недостаточно умны, недостаточно добры. Девочка думала о дикой охоте – на детских площадках, где все наваливаются на одного, в небе, где гудят бомбардировщики. Ей нравилось думать, что боги плохи и мир плох. Что миф вечен и все герои знают свою судьбу.

Байетт сообщает в послесловии, что писала эту книгу, опираясь на то, какими ей в детстве виделись миф и мир. Она вообще так старательно поясняет все вложенные ей смыслы "Рагнарёка", что почти не оставляет пространства для манёвра. А я, надо признаться, эгоистичная читательница, и считаю, что после того, как писатель поставил последнюю точку в своём творении, оно уже ему не принадлежит. Оно начинает жить самостоятельной жизнью, наполняясь теми смыслами и домыслами, которые в него вложат при чтении. Не стоило Байетт раскрывать всю подоплёку, я хочу думать сама. Достаточно того, что писательница, пусть и не сразу, но сумела заинтересовать скандинавскими мифами читателя, чьё сердце отдано своенравным греческим богам. К слову, о греческих богах. Зацепившись за созвучие Хель, обители мёртвых и богини мёртвых, и английского hell (ад), я выяснила, что эти слова действительно родственны друг другу через прагерманское haljō – загробный мир, откуда также произошло и переводное греческое Háidēs (Аид).