4.5

Перед нами отрывок из покалеченной жизни, но не сломленной души. Не могу определить, что больше ранит в судьбе Ариадны: то, что было, или же то, что не сбылось. А ведь какие были предпосылки блестящего будущего: интеллигентная, материально обеспеченная семья, гениальная мать, свои несомненные талант и красота. Но сумасшедший XX век перевернул, перечеркнул, вычеркнул всё.
Эта книга скорее об Ариадне, чем о Марине Цветаевой (не исключаю, что такое впечатление создалось в силу известности мне большинства сказанного здесь Алей о Марине). Воспоминания о матери, исполненные глубинной любви и сожаления об утраченном, о недоданном, о недооцененном, сменяются непродолжительными дневниковыми записями девочки Али, поражающими сформулированностью и точностью высказывания (останавливаешь ход глаз, сверяешь год рождения с датировкой записи и тихо изумляешься 7-8-летию автора).
Следом - многолетняя переписка с Б.Л. Пастернаком, поддерживавшем (и морально и, что может в тех условиях гораздо важнее, материально) Ариадну в годы ссылки. Эти письма также являются своего рода дневником: полным чутких наблюдений за такими непривычными для жителя умеренно континентального климата особенностями погоды и природы Крайнего Севера, которые сменяются житейскими тревогами о разрушаемом экстремальными условиями жизни организме, о трудностях бытия и быта ссыльного, человека неприкаянного, всем чужого и, по сути, бесправного. Однако такое непростое чтение не утомляет душу в силу редкой душевной чуткости собеседников, наполненности писем любовью и заботой друг о друге, стремлением избежать причинения другому малейших неудобств и обид. Такое отношение людей, видевших друг друга всего несколько раз, генетически чужих, но сроднившихся эпистолярно, спаянных общностью судеб и потерь, удивляет и восхищает.