2.5 Спойлер Си-и-имволы… Они заполонили планету…

Есть книги серьёзные, которые исподволь подталкивают к неудобным, сложным или неприятным ответам или ставят неочевидные вопросы, есть книги несерьёзные для отдыха от проблем, а есть книги, похожие на мероприятия, которые проводятся «для отчётности»: участники просто приходят и отбывают положенное время, вопросы если и задаются, то исключительно «для протокола», никто никакой пользы от происходящего не ждёт, и все хотят домой.
Я не знаю, для чего этот роман был написан. Вернее, знаю, но… Для чего он был написан?

То, что это не детектив, думаю, уже из других рецензий понятно. Проще всего определить это произведение как артхаусное притчевое сочинение на тему «в чём проявляется воля Бога?». В нагрузку дан конфликт между двумя жителями захолустной английской деревеньки Оукэм – главным героем (священником, воспитанным в средневековой картине мира) и местным богачом Томасом Ньюманом (СИМВОЛ!), который является проводником новых гуманистических идей эпохи Возрождения (действие происходит в конце XV века). Ньюман живёт в доме прежнего священника (СИМВОЛ!), стоящем на месте старой церкви (СИМВОЛ!). Одним из предметов их спора будет вопрос, нужно ли строить мост через здешнюю реку (СИМВОЛ+СИМВОЛ!) или местным не нужна связь с внешним миром, достаточно связи с Богом. Конфликт религиозной и гуманистической картины мира… очень и очень актуальный, наверно, в XXI-м веке конфликт…

Третья мысль, за которую отвечает «шиворотнавыворотная» композиция романа – существует ли время как объективная данность, или это чисто субъективная вещь, или его нет вообще, так как объективно существует только божественная вечность? Собственно поэтому повествование идёт задом наперёд и ГГ время от времени будет рассуждать о времени.

Все это дано на фоне масленичных гуляний. Типа карнавал, типа обряд увенчания-развенчания карнавального короля, очищающие через «смерть» огонь и смех и т.д. и т.п. (подробности у М.Бахтина). А в результате никакого огня – обычная говорильня. Сидят скучные персонажи и расчёсывают свою скуку словами:

Есть ли Бог или нет? – Это бабушка надвое сказала.
Грешно так думать или нет? – Это бабушка надвое сказала.
Есть время или нет его? – Бабу-у-уль!..

Та же история с местной погодой, точнее с ветром. Дует восточный ветер, несущий холод и дожди, а нужен западный, который принесёт хорошую весеннюю погоду (СИМВОЛ!).

Будет ли нужный ветер? – То ли дождь, то ли снег то ли будет, то ли нет.

Очень удобная позиция – накидать разных философских вопросов и не на один не ответить, даже не попытаться. Да и вопросы эти такого рода, что давно уж либо мутировали во что-то другое, либо стали музейными экспонатами.

В общем-то по такому же принципу создан и сюжет. Меня не покидало ощущение, что все персонажи (жители Оукэма) – это на самом деле съезд реконструкторов-любителей, каждый из которых отыгрывает средневекового человека в меру своего понимания, и современные «уши» так и торчат из их речи и поведения. Главный герой Джон Рив – самый показательный в этом плане персонаж. Он средневековый священник, всю жизнь проведших в провинциальной глуши, но при этом представление о времени и расстояниях у него вполне современное. Не удовлетворённый работой местного плотника, который сколотил какой-то вигвам вместо будки-исповедальни, он подумывает заказать красивую исповедальню в Италии и говорит об этом как о деле абсолютно будничном. Может, он и на «алике» постоянно что-то заказывает? Как знать…

За весь роман ГГ почти не будет креститься (хотя обстоятельства располагали) и читать молитвы (это как бы за кадром, сами представьте), зато будет рассуждать про духов (в романе так именуются черти) и рок (наверно, Софокла на досуге почитывает). Отношения его со Всевышним настолько вольные, почти приятельские, что костёр в финале должен был угрожать не убийце Ньюмана, а ему (кстати, автор почему-то настаивает на том, что за убийство в Средние века непременно сжигали, а не вешали). И сестра Джона Рива тоже изготовлена автором из современного теста, как и ряд других персонажей второго плана, которые владеют неплохим запасом книжных слов и оборотов, но при этом старательно изображают из себя неграмотных сиволапых мужиков и баб. Например, так они описывают тяжёлое положение, в котором, по их мнению, оказалась душа утонувшего Ньюмана:

Ньюман застрял между мирами.

Ага, а книжечкой по шизотерике и шапочкой из фольги они в этот момент не шуршали?

Изуродованная тяжёлой болезнью Сара недоумевает, за какой грех она так жестоко наказана, о чём и будет постоянно допытываться у ГГ. В финале выяснится, что она ещё до болезни в качестве «гуманитарной помощи» не раз сидела перед ГГ топлес с эротично распущенными волосами (а то священник так никогда красивую женщину и не увидит, бедняга). По меркам современного человека никакой катастрофы не произошло, ну сидела и сидела, а по меркам средневекового это тянет как минимум на нехилую епитимью. Но религиозной Саре, наизусть знающей кучу молитв, это отчего-то невдомёк.

Как выясняется в финале, т.е. в начале этой вывернутой истории, Ньюман утопился, чтобы воссоединиться с женой и ребёнком. Он пришёл к ГГ, чтобы тот его причастил перед смертью, но священник мучился похмельем (вчера была свадьба его сестры) и ему хотелось спать. Он напоминает Ньюману, что тот неоднократно обижал его всякими репликами типа «и без священника можно найти путь к Богу», так что к его проблеме отнёсся без внимания. А Ньюман возьми и утопись. Так что весь роман ГГ будет всячески скрывать, что поступок Ньюмана был суицидом и что он мог бы остановить его, но из-за обиды и плохого самочувствия не стал возиться. И Джон Рив вместе с благочинным и другими персонажами начнёт кампанию по вызволению из чистилища души покойного Ньюмана. И тут, конечно, поступки ГГ ничего, кроме удивления, не вызывают: мало того, что в начале он хочет соборовать и причастить утопленника, так ещё и ничтоже сумняшеся подумывает о «спасительных мероприятиях» для человека, обречённого на ад. Причём это всё подаётся автором не как подвиг на грани риска, а как самое обычное действие, которое, конечно же, совершит любой средневековый священник. Ну или человек, не заморачивающийся со всякими там религиозными догмами, т.е. современный.

Так что в итоге конфликт между средневековым человеком и человеком новой формации не имеет никакого смысла, ведь Джон Рив, если приглядеться, тоже человек вполне себе новой формации. Даже более новой, чем Ньюман.

Задумывалась вся эта петрушка на контрасте с ужасными условиями, в которых живёт большая часть жителей Оукэма. Как нам сообщает ГГ, исторически так сложилось, что Оукэм – деревня неудачников. Все тут несчастные, калечные, обездоленные, бесперспективные. И собственно именно поэтому страдальцам очень нужен для ослабления их страданий и расцвечивания серой жизни западный ветер, символизирующий Надежду. И всё бы получилось, если бы автор пытался изобразить живых людей, а не ходячие символические конфликты, так что в итоге вышла деревня «неписей». Чем они занимаются кроме истерик на религиозно-мистические темы и хождения на исповеди? Полное ощущение, что до нужного момента они, как примерные NPC, сидят по своим домам, пока не сработает нужный скрипт.

Вдобавок автор так изображает их бытовое окружение, что ничего, кроме улыбки, оно не вызывает. Как при раздолбайстве и «неудачливости» Оукэма у почти бомжей «убогого прихода» вдруг берутся деньги на покупку для церкви статуэток из слоновой кости, покровов винного цвета, подсвечников, потиров и прочего, но при этом нет денег на постройку моста и остекление церковных окон? Откуда в Оукэме мощёная дорога, притом что скот болеет и мрёт зимой под открытым небом без хлевов и даже навесов?

Когда на деревню надвигается пожар, местные бросают рожающую женщину в доме, потому что на руках нести её нельзя, а носилок нет. Они находят время, чтобы причастить её перед неминуемой смертью, но не находят и минуты, чтобы снять с петель дверь и вынести на ней человека в безопасное место. Соответствующий скрипт, видать, прописан не был.

Почему пахари идут в поля с граблями(?!) и лопатами, а не с плугами или хотя бы с мотыгами? Что это за пахари такие? Как местные вообще смогли дойти до жизни такой, если, как выясняется в середине, их земли дают огромные урожаи пшеницы? И вообще эти угодья настолько богаты и плодородной землёй и лесом, что на них давно уже зарится соседская монашья община (к которым их «коллега» ГГ почему-то относится как к кочевому языческому народу, который может налететь, завоевать, церквы божии порушить и веру христианску пошатать).

Как местные жители умудряются лакомиться в феврале свежими яблоками и мести мокрую улицу так, что пыль поднимается выше крыш? Хотя чего уж там, ГГ умиляется птенцам в гнёздах, хотя какие могут быть птенцы в феврале, когда только снег сошёл? А всё потому, что в главных ролях здесь символы и лубочное Средневековье (везде было грязно, все дороги были вымощены булыжником, кого-нибудь должны сжечь на костре (или хотя бы попытаться), женщина – сосуд греха, все всегда исповедовались, а иногда ещё работали и умирали).

В общем, Оукэм – чудо-земля: «не умеют, не торгуют, не ткут», но откуда-то берут деньги, дети играют с дохлой курицей (да не жалко: у нас, в «убогом приходе», их как грязи!), а с яблок перед поеданием срезается кожура (ведь в «Пятёрочке», что за тем сараем, можно купить ещё). Так что страдания NPC выглядят так же убедительно, как и их жизнь. Какой с символов спрос? Их задача – эпично присутствовать. Отстоял положенное – проваливай до следующего употребления.

Главная «символическая» проблема с мостом в реальности решилась бы введением общинной должности паромщика или лодочника. Пусть бы кто-нибудь из персонажей поработал «святым Христофором» (тем более он в местной церкви на стене нарисован). На что-то подобное нет даже намёка. Ведь тогда страсти по мосту закончатся, даже не начавшись, и писать дальше будет, по сути, не о чем.

Так как главный философский посыл понятен практически сразу, а утоп Ньюман сам или помогли, персонажам не очень-то и интересно (соответственно не очень-то интересно и читателю), весь остаток романа нас будут кормить скучным резонёрством ГГ. Только и останется, что удивляться, откуда у «молчаливого Мастера» столь болтливый подмастерье.

Справедливости ради надо сказать, что в романе мелькала пара-тройка хорошо написанных эпизодов. Вот медитативное пребывание в исповедальне.

Пока я ждал в тишине, вселенная вращалась вокруг меня, являя своё бесконечное разнообразие: я слышал гул планет и как на боярышнике набухали почки, церковные стены пахли огромным глубоким озером, а дубовая перегородка – осенним лесом, и боль в моих истёртых коленях была лишь всплеском сладостной, тяжкой жизни.

Но в таком же ключе автор будет описывать даже то, что в медитативной манере не описывается. Например, приступы страха.

Я бросился бежать. Места, хорошо тебе знакомые, могут показаться неведомой землёй, когда разум твой погружён во тьму. Я был мятущейся вспышкой ослепительной белизны. Короткая тропа от кладбищенской калитки до церковных врат завела меня в индийские леса, где жили сатиры, в смердящие болота с кусачими рыбами и на иссохшую равнину, где вдалеке от спасительных святынь Иерусалима бесчинствовали ватаги одноногих тварей с когтистыми лбами. Верхушка пригорка, к которой я стремился, обернулась палящей пустыней – терра инкогнита, населённая безголовыми людьми.

Сразу ясно, что персонаж в ужасе, раз у него есть время думать длинными предложениями и подбирать метафоры почуднее.

Когда начала читать, сразу подумалось «как будто сочинялось Норфолком, которому запретили писать про секс и всякие… интересности сексуального характера». Спустя какое-то время – «а нет, всё в порядке, не запретили…». Один в один Норфолк с характерными для него стилевыми перехлёстами, эксцентричными выходками персонажей (одни только галлюны от пожирания гусятины чего стоят), попсовой обработкой философских тем ну и СИМВОЛАМИ. От него же «след ноги на размокшем окоёме» (должно было быть «на берегу», но получилось «на горизонте»), «раскалённый трут», «заросли пшеницы» (пшеничные кусты?) и «гремучий туннель» он же шейка матки (что за сигнализация там может греметь?).

По итогу: «Ветер западный» – смесь из тусклых и просроченных подобий «Ста лет одиночества», «Жизни Василия Фивейского», «Пластилиновой вороны» и «Книги часов» Рильке в исполнении клона Норфолка.

Чтобы послевкусие поправить (почти о том же, что в романе, только короче, ярче и лучше):

Сосед мой Бог! Ты знаешь, почему
к Тебе стучусь я ночью, как Ты слышишь?
Я редко слышу, как Ты в зале дышишь,
а каково там одному?
Твой не застанет зов меня врасплох:
я сразу встрепенусь при этом зове.
Попросишь пить, я рядом, наготове,
я близко, Бог!

Между Тобой и мной тонка стена.
Твой или мой раздастся крик,
и воцарится снова тишина,
хоть рухнет вмиг
единственный заслон.
Передо мной стена Твоих икон.

Иконы, имена Твои, оплоты
вокруг Тебя, где меркнет в глубине
мой слабый свет с Тобой наедине,
и в обрамленьи теплятся красоты.

А чувства цепенеют, как сироты,
и до Тебя не дотянутся мне.