3.5 Жили-были нестарик с нестарухой…

Когда мы разговорную, устную речь переносим на бумагу и изображаем с помощью знаков, называемых буквами, из которых складываются слова и предложения (мы тут не будем рассматривать варианты пиктографического и иероглифического письма, ибо в их основе лежит не фонетическая запись, а рисуночная и понятийно-смысловая), то в конце предложения в зависимости от его экспрессивно-смысловой окраски принято ставить либо точку или многоточие, либо вопросительный или восклицательный знаки. И если пытаться с помощью этих знаков характеризовать то или иное прозаическое (хотя и поэтическое тоже можно) произведение, то с некоторыми допущениями можно говорить, что такой-то рассказ имеет вопросительный смысл, а эта повесть восклицающая, кричащая, что новелла не имеет сюжетного или смыслового окончания и потому характеризуется многоточием. Так вот, для нашего романа в качестве характеризующего символа/знака в этой системе координат я бы однозначно избрал простую, прозаическую и незамысловатую точку. Просто потому, что в основе всего довольно пухлого произведения (в моём букридере более 700 экранов) лежит простое повествование. И при желании и развитом воображении легко представить себе кухонную, тет-а-тетную застольно-выпивательную беседу двух средневозрастных евреев. Почему именно евреев? Никакой дискриминации — просто главными героями романа стали как раз некоторые советские евреи, родившиеся и проживавшие в нашей стране начиная ещё с последних советских лет, а затем с наступлением перестроечных времён отправившиеся искать счастья за океан, в переполненную материальным достатком и этим самым искомым счастьем Америку (т. е. США).

И вот сидят напротив друг друга два мужичка лет за сорок, с уникальным опытом выживания в проклятом совке, с немалым багажом личной, семейной и общественной жизни, киряют понемногу «Столичную», и под эту расслабуху рассказывают друг другу истории своей жизни. Ровным и спокойным тоном, без излишней драматизации и — упаси боже! — без какой бы то ни было трагедизации, а просто, повествовательно, по душам и зА душу. Неспешно гудят голоса, почти не интонируя, и только иногда перебиваясь на кряканье после опрокинутой рюмашки — а куда спешить, впереди целая ночь. И льётся рассказ, эпизод за эпизодом, случай за случаем и происшествие за происшествием. Да в общем-то и происшествиями-то всё происходившее назвать сложно… А может это манера рассказывания срезает верхние и нижние частоты и обертоны, и мы только слышим монотонную бормотню. А на самом деле тут и крик, и плач, и досада, и горе с радостью?

Сложно говорить, так ли всё было на самом деле или не совсем так, а может и вообще не там и не так. Однако для человека, жившего в сознательном возрасте в описываемые времена, многое узнаваемо, по крайней мере из внешних примет. Ну, а поскольку лично я евреем никогда не был, свою национальность никогда переписать не пытался, и тем более никогда даже не задумывался об эмиграции, и вообще ни в каких ситуациях, связанных с п. 5 не бывал, то просто приходится принимать на веру всё написанное. Хотя автор, скорее всего, и не старался точно воспроизвести каждую деталь, а скорее стремился передать общую атмосферу времени и общие закономерности и тенденции тех лет и тех жизненных нюансов, в которых оказывались герои книги.

У романа есть интересная особенность, касающегося литературного стиля. Книга написана чрезвычайно простым, не отягощённым литературными красивостями и изяществами языком. Такое ощущение, что автор совсем не старался привлечь в книгу разного рода метафоры и гиперболы, изысканные описания природы-погоды-местности, найти какие-то необычные слова и красивые словосочетания, чтобы язык книги стал красив не только при чтении внутренним голосом, но и ещё и при чтении вслух — знаете, бывают мастера слова, которые вовсю используют звуковые оттенки разных букв для усиления тех или иных впечатлений (например: гром гремел, рокотал, грохотал, раскатывался, рычал и рвал — вон сколько Рраскатистых -Р- тут накручено), так вот, ничем этаким специальным автор романа не пользуется вообще. Однако при этой своей простоте книга выглядит вполне основательно и добротно — видимо есть какая-то в ней особенная стать…

А ещё этот совсем неожиданный финал романа, в котором нет никакой окончательности, т. е. никакого финального действа — просто как будто разговаривавшие друг с другом люди допили свою «Столичную» и отправились на боковую. А дальше будет завтра и опять пойдёт просто жизнь.