5

Джоан Роулинг началась, когда закончился Гарри Поттер. За семимильной сагой о мальчике, который выжил и выжал за собой всё, было не очень ясно – плевал ли боженька вдохновением в Роулинг прицельно или просто что-то с Астрид Линдгрен, например, отрикошетило. Можно переформулировать подобрее: снизошло ли на Роулинг единожды или она действительно умеет писать. Умение писать в нише более-менее массовой литературы сегодня явление слишком ценное, чтобы его не иметь. То есть, можно, конечно, склеить из своего гормонально-дрожжевого увлечения «Сумерками» достаточно жизнеспособного инкуба, который будет бесконечно распахивать читателю нехитрое содержание своего черного плаща, но к умению писать это будет относиться примерно так же как кусок сала к зеленой табуретке – с недоумением.

В пост-поттеровской Роулинг гораздо более заметно то, что было скрыто за мантией-невидимкой волшебного антуража и перестрелками на палочках: она осознанно работает в романной традиции девятнадцатого века. «Гарри Поттер» - объемная и тщательная прорисовка диккенсовского романа воспитания. Вечный Пип обретает волшебного помощника только с тем, чтобы в нем разочароваться и через это разочарование стать на одно годовое кольцо крепче. Юный Дэвид теряет отца и мать, и хотя роулинговские дурсли куда как жиже, чем зловещие мердстоны, их отчаянное сведение всего мира к идиосинкратической нормальности едва ли не страшнее откровенной жестокости Мердстонов.

Идиосинкратическая нормальность и отчаянная среднеклассовость не становятся, впрочем, персональным изобретением Роулинг. Это все та же большая английская традиция, лопающийся от обилия деталей и нехватки пространства английский реализм девятнадцатого века. «Свободное место» - прилежная вариация на тему гаскелловского «Крэнфорда», приперченная для аутентичности изысканным английским матом.
Джейн Остен пишет роман Trainspotting.

Маленький английский городок Пагфорд, кажется, отделен от Крэнфорда и, допустим, Сент-Мэри-Мид только некоторым литературно-временным континуумом. Church Row и Evertree Crescent, руины полуразрушенного аббатства и вечные полуженские комитеты, соперничество двух школ и непременный бедняцкий район. В девятнадцатом веке там еще бывала Эмма Вудхауз. В двадцать первом веке там бывают только наркотики и растление малолетних.
Роман открывается смертью приходского советника Барри Фейрбразера: его хватает удар на второй странице, и этого хватает, чтобы привести в движение всю историю. Последующие пятьсот страниц романа на маленьком текстовом пространстве будут топтаться с пяток семей – с детьми и не очень – которые будут то и дело сталкиваться локтями и взглядами в битве за свободное место.

Свободное место в приходском совете, впрочем, становится своего рода градусником – оно показывает, что внешне карамельный Пагфорд лихорадит внутренней ненавистью одной карты из «Счастливых семей» к другой, и эта ненависть прорывается наружу прыщами сплетен, оскорблений и сексуальной неудовлетворительности. Секс в романе, кстати, представлен отчаянно бытовым делом – он существует и в жизни домохозяйки Саманты, у которой давно обвисли и мечты и сиськи, и в мечтах подростка Эндрю, которому прыщи заслоняют путь к светлому будущему, но это совсем не то, что приносит кому-либо удовольствие. Скорее, это еще один пункт в райдере жизненных осложнений: муж – мамина лапа, папаша – звероподобное полено, друг – аутентичный эстет, толстые ноги, усы у женщин, секс.

«Свободное место» раскручивается невероятно медленно – форзацу достаточно не хватает карты с пояснениями кто кому куда и что построил Джек. При желании из отношений между врагами в борьбе за место Барри Фейрбразера можно склеить длинный синтаксически-причинный период. Вот толстый Говард, хозяин местной лавки, который отец Майлзу – мямле и носочку, который муж Саманты, у которой большие, хоть и сдавшие с годами сиськи, которую ненавидит Ширли, которая больше всего ненавидит тех, кому шире всего улыбается, и которая в особенности ненавидела Барри Фейрбразера, потому что он старался сделать человека из виртуозно-матерной Кристал Уидон, которую пытается неуклюже спасать школьный психолог Тесса, которая сама отчаянно нуждается в спасении от мужа и сына, который ежедневно доводит до слез Сухвиндер, которая дочь Парминдер и Викрама, которые вроде бы хорошие люди, но в которых «вроде бы» зачастую преобладает и так далее, до бесконечности. Все сматывается в плотный сюжетный клубок, откуда периодически высовываются детские страхи, неудачные отношения, несовершенные дети, непарные мужья и жены и другие не этого мира.

Английские читатели и критики в первую очередь вцепились в осязаемую политичность романа. Отношение к бедным и цветным, к наркоманам и семейному насилию, к сексу, крэксу и пексу в рамках двух с половиной типично английских улиц, впрочем, не делает этот роман закрыто английским. Роулинг пишет про достаточно живых людей, которые встречаются и за границами британской визы. Жены, которые считают мужей своим единственным достижением в жизни и жены, которые не достигли даже этого. Мужчины, которые изо всех сил стараются не быть мужьями и мужья, которые изо всех сил стараются не быть мужчинами. Дети, которых не любили, и дети, которых не любили слишком сильно. Роулинг создает очень убедительных, а главное, настоящих людей – их правда можно любить и можно ненавидеть, все как положено в хорошем толстом романе, когда за судьбами героев следишь, а не следуешь.

Книга вышла, конечно, отъявленно новой, и маркерами тому не только развитой мат, описание секса, трущоб и наркоманов или секса в трущобах с наркоманами. Это пример, скорее, новой Роулинг, которая может так, а может еще и рыбу заворачивать, и хотя газетка у нее попримятая, зато селедка нажористая, так ты газету и не жуй. Селедка – то есть, книга – Роулинг действительно удалась. Проблематика здесь не заслоняет жирными пятнами содержание. Роулинг даже в новой по всему книге остается прекрасной рассказчицей: она нигде не теряет петли и везде довязывает до конца.
Хорошая селедка, в общем. Можно даже с головы есть.

Оригинал записи в LJ