4.5 "Достоевский как-то сказал: я боюсь только одного - оказаться недостойным моих мучений"

Впервые книга "Сказать жизни "Да!"" была опубликована в 1946 г., а писалась с 1942-го по 1945 гг., поэтому не стоит удивляться знакомым чертам, проступающим в повести о концлагере, тем, кто с этой теме знаком - нужно учитывать, что данный труд был одним из первых, если не первым, описывающим ужас фашистских репрессий.

Виктор Франкл был не просто узником Аушвица и не просто психологом, анализирующим выпавшие на долю подвергнувшихся этим экзекуциям испытания - он совместил в себе обе ипостаси: пережившего на собственной шкуре и попытавшегося структурировать этот опыт. Мой коллега сумел, несмотря на свойственное побывавшим в концлагерях людям нежелание ворошить адское прошлое, раскрыть эту боль (помогла, наверняка, профессиональное знание - молчание всегда только ухудшает ситуацию) и упорядочить ее, создав определенную, так сказать, модель.

Узник фабрики смерти проходит три фазы - прибытия в ад, пребывания в нем и освобождения от него. Первой стадии свойственны самые противоречивые проявления, как это обычно бывает в любом контексте, когда человек пытается свыкнуться с новым и непривычным, даже положительным, уже не говоря об особенностях концлагерных обстоятельств: бред помилования, любопытство, формирование черного юмора и, само собой разумеется. возникновение мыслей о суициде. Вторая фаза следует после того, как люди свыкаются с новым существованием, пережив первый шок - мучает тоска по оставленному миру, возникает отвращение ко всему окружающему и, как итог, защитная броня, проявляющаяся в формате апатии, когда, "наглядевшись" на безграничное количество жертв и их страданий, прекращаешь им сочувствовать.

Мучение, как бы многим это ни казалось странным, в большей степени причиняет вовсе не физическая боль, а душевная - ощущаемое к себе презрение, понимание отношения к себе, как к ничтожеству, деклассирование. Узники мучаются от осознания себя как существ, чьей единственной целью, вытеснив все остальные, стало - выжить, ни одной более мысли не осталось, только эта низменная, удручающая, но самая актуальная - даже обычным арестантам, у которых такой задачи не стоит, которые свободнее, поскольку не живут шопенгауэровским отрицательным счастьем (отсутствием несчастья), как пленные фабрик смерти, узники завидуют. Они живут в зависимости от случайностей, в полнейшей непредсказуемости и неизвестности, когда же тот срок наступит, в ожидании которого они терпят страдания и мучения. Однако, как бы ни казались ограниченными возможности человека в этом аду лишь внешними условиями, Виктор Франкл упорно держится и протягивает каждому, кто рядом, соломинку понимания, что

в концлагере можно отнять у человека все, кроме последнего — человеческой свободы, свободы отнестись к обстоятельствам или так, или иначе.

То, что происходит внутри человека, то, что лагерь из него якобы «делает», — результат внутреннего решения самого человека.

Для большинства заключенных главным был вопрос: переживу я лагерь или нет? Если нет, то все страдания не имеют смысла. Меня же неотступно преследовало другое: имеет ли смысл само это страдание, эта смерть, постоянно витающая над нами? Ибо если нет, то нет и смысла вообще выживать в лагере. Если весь смысл жизни в том, сохранит ее человек или нет, если он всецело зависит от милости случая — такая жизнь, в сущности, и не стоит того, чтобы жить.

Именно в смысле жизни австрийский еврей психиатр видел суть существования и спасения души (экзистенциализм, логотерапия - вот откуда ноги растут), объясняя исчезновение опоры, ставшее основной проблемой, подкашивающей в дополнение к физическим мучениям узников концлагерей, обесцениванием действительности, где утрачена цель - ведь только тот, у кого есть "зачем", способен выдержать практически любое "как". Он обращал свое внимание на то, что смысл жизни вовсе не в том, что она несет нам, а в том, что мы отдаем (делаем - миссия) ей - какова наша ответственность в этом мире (странно для меня, что кто-то, оказывается, может считать иначе).

Освобождение, третья ступень, казалось бы, должна быть самой счастливой для уже бывших узников, но она может стать и самой проблемной - они разучились радоваться, им нужно заново этому учиться, окружающее воспринимается иллюзией, сном, будто у них диагностирована деперсонализация, бывшие объекты несправедливости и произвола некоторые и сами становятся теперь уже их субъектами, разочаровавшись в том, чем оказались мечты, удерживающие их живыми в дни ада.

В общем и целом, несколько упрощенно и довольно неглубоко анализирует Виктор Франкл жертв лагерей смерти, как и тех, кто над ними издевался (трактуя их жестокость просто садизмом, отбором особо его изощренной формы и отупением от гигантских доз изуверств, свидетелями которых они являлись) - но разве не колоссальна уже эта работа, как для того, кто лично присутствовал там, где беззаконно правили нелюди?