3

Так уж сложилось, что к современной украинской литературе я отношусь несколько сдержано. Причин тому масса. Мягко говоря, изредка она вызывает у меня двоякое ощущение, граничащее с естественными позывами… высказаться не в бровь, а, так сказать, в глаз. Иногда внутренний монолог облекается в «словесную» форму, не совсем приятного уху тембра и содержания так как начинается «неизменным» матерным словом. Увы, такое случается. Честности ради, следует сказать, что «жесткость» подобных эмоциональных всплесков (а все мы люди) напрямую зависит от таланта автора выражать и доносить неповторимую идею задуманного произведения. К слову, рано или поздно, а подобный настрой должен, как мне кажется, пойти на убыль. Но хотим мы того или нет, а сталкиваясь с «выборными» произведениями «сучукрліт», почему-то навевает мысль о, так сказать, ретранслированной литературе, то есть, продукте несколько вторичном. Увы, правда неизбежна и не следует говорить о несостоятельности, не разобравшись в проблеме до конца. А правда, вкратце, заключается в том, что «избранная» литература изобилует настолько мощным, ввиду своей интеллектуальности, внушением, что любая банальщина может выдаться за откровение. Имитируя идеи, образы, концепции она предлагает «глупому» читателю высосанную из пальца философию «познания», вторичную по своему смыслу и содержанию. С каждой страницы мы слышим отзвуки Борхеса, Кортасара, Маркеса, Льосы и так далее, выдающие прописные истины, чуть ли не за новую философию. По большому счету, именно поэтому от такой литературы непроизвольно отворачиваешься, поспешно откланявшись. Обидно понимать, что подобная литература выражает всем своим видом образ первопроходца, первооткрывателя художественных фабул, о которых читатель, как бы, не догадывался. Которому не доводилось видеть изображенные аллюзии и понимать апробированные метафоры. И мне бы не хотелось думать о читателе, как о ленивом «неандертальце», торжественно превозносящем банальности.

Между тем, приятно осознавать, что наряду с «эмблемировнной» литературой проступают произведения несколько иного толка. Такие творения о которых хочется сказать словами Сократа: «Если с друзьями, просматривая сокровища древних мужей, которые они оставили нам в своих сочинениях, встретим что-либо хорошее и заимствуем, то считаем это великой прибылью для себя». Не хотелось бы выдаться излишне развязным, говоря о книге «Владимира Лиса «Остров Сильвестра» в несколько возвышенных тональностях. Но то, что работа автора основательно отличается от того с чем удалось столкнуться до того – сомненияю не подлежит. Ведь, собственно говоря, дело не в моих предпочтениях и мнениях, а в книге.

Дело в том, что мне не посчастливилось увидеть сходство с произведениями минувших лет, не удалось и уловить отзвук знакомого литературного штамма, что делает роман Лиса достаточно «новообразным», то есть, таким, который способен не только выделится из гущи массовой литературы, но и преподнести читателю пищу для размышлений. Сюжетные и «микросюжетные» линии переплетаются мощно, интенсивно, захватывающе, опять же таки, создают ощущение художественной новизны. А психологические перипетии между героями, хоть и напоминают массу драматургических и кинематографических сценариев все же выдаются не столько новаторскими, а как бы, ощущаются свежее, что ли. Есть в них что-то и от старой доброй русской классики, и от постмодернистской чувственности, смешавшей между строк книги иронию с инфантильностью, и что-то от угрюмого экзистенциализма. Словно в знойный день подул легкий освежающий ветерок. Почему-то именно с такой ассоциации хотелось бы начать.

Но не все так гладко, как кажется. Уже само по себе определение «новаторский роман» может выдаться ошибочным. Виной тому сложившееся у меня двоякое впечатление: первое играет на «сочности», то есть яркости и необычности произведения, сформировавшееся благодаря тонкому «языку» автора, психологизме внутреннего и внешнего противостояния героев. А его противоположная сторона считает все вымыслом и надуманной фантазией, требуя, так сказать, сатисфакции. И действительно, с одной стороны роман Владимира Савовича уместно охарактеризовать новообразным, необычным, достаточно новым, если провести параллели с другими современными романами. А другая сторона сомневается в первой.

Пытаясь докопаться до сути этого двоякого ощущения, «обозревая» «Остров Сильвестра» я понял, что дуализм проблемы скрыт не только под образами героев, но и в сценографии произведения. Поэтому, перво-наперво, мне бы хотелось разобраться в действующих лицах.

По большому счету, в своей совокупности, мы имеем Чеховских, Достоевских, частично Гоголевских героев. Героев Льва Толстого и Герцена, пребывающих в состоянии надрыва, «раздвоенности». Имеем героев душевнобольных и асоциальных. Они и «лишние» миру, и самому себе. И, что бы дать своему существованию какое-то объяснение, выдумывают «цели», граничащие с безумием, и, как тому положено быть, с суицидом. Не правда ли, знакомо?! Как мы знаем, Достоевский дал миру поразительные типы душевнобольных.

В одном из своих интервью Владимир Савович рассказывал о том, как перешел от литературы «партизанских мемуаров», пафосно-возвышеной, к знакомству с произведениями Гоголя, Достоевского и так далее. Чем окончилось это знакомство, по большому счету, можно судить по теперешним его романам, пьесам, повестям. Поэтому в голове прокручивается мысль о некоторой (подсознательной ли?) авторской имитации, наследовании образов, «начинке» и оформлению художественных портретов. Образы которые пребывают во власти душевных терзаний. Эти герои не только лишены возможности и, как следствие, желания адаптироваться к существующей среде, но из-за постоянной замкнутости в себе или своем любимом деле, не только теряют социальную связь, но и пребывают в состоянии сильного душевного смятения, граничащего с безумием, выплывающим в фантазии, которые кажутся героям реальными. Помните, как Толстой говорил о Достоевском: «Он сам больной, и все его герои тоже больные». На что Федор Михайлович в присущей ему манере ответствовал: «Толстой совсем помешался. Видите, какой обмен любезностями между гениями!». Стоит вспомнить и то, что к концу жизни Лев Николаевич переживал сущий ад, носясь с мыслью о самоубийстве. Именно подобные психологические драмы, настоящие и вымышленные, как по мне, возбудили интерес у Владимира Савовича и он попытался выразить их в новой форме, так сказать, струе, придав им общий знаменатель. Но это лишь обобщенная характеристика.

Продолжение по ссылке: http://dovgalyuk-fim.livejournal.com/11346.html

С уважением,
Довгалюк Миша ака Фим

Источник