5 ...и молчал весь темный опустевший дом...

Молчание как бездонная пропасть. Безразличие Бога, холодность Вселенной, невозможность единения с Другим, неспособность понять, услышать и быть понятым и услышанным в свою очередь. Сиротливость Человека в мире, бесприютность. Он только гость в этом сложном и противоречивом мире. Как малое дитя мечется он по своей жизни, натыкается на острые углы, рвет свою душу, как обезумевший и оглушенный о. Игнатий, рвет свою рясу, кружа по кладбищу, плутая в ужасе по знакомым тропам, а вокруг молчание (холодное, безразличное и такое оглушительное, громкое). Даже вера в бога не спасает. Нет смирения, нет кротости. Все замерло в душе (дремлет старый богомолец на скамье у церкви). Страх, злоба, отчаяние завладевает душой, нищий духом, духовное поглощается материальным (бранящиеся нищенки у кладбищенской церкви). Долгое молчание вокруг (сосредоточенный глубокий взгляд серых глаз попадьи – нет в нем ни жалости, ни прощения) и молчание Веры.

И с ужасом почувствовал о. Игнатий, что в ухо его вливается что-то могильно-холодное и студит мозг и что Вера говорит, но говорит она все тем же долгим молчанием.

А вокруг лето, запах пыли и речки, тепло солнца. Далекие звуки жизни почти сразу же поглощаемые молчанием пустого дома.

Нет смысла – все пустое – все закончится и погрузится в равнодушное безмолвие – все живое и звучное будет поглощено этим безжалостным молчанием. Нет надежды и нет спасения даже в смерти.

Каждое утро, после обедни, о. Игнатий приходил в гостиную, окидывал одним взглядом пустую клетку и всю знакомую обстановку комнаты, садился в кресло, закрывал глаза и слушал, как молчит дом. Это было странное что-то. Клетка молчала тихо и нежно, и чувствовались в этом молчании печаль, и слезы, и далекий, умерший смех. Молчание жены, смягченное стенами, было упорно, тяжело, как свинец, и страшно, так страшно, что в самый жаркий день о. Игнатию становилось холодно. Долгим, холодным, как могила, и загадочным, как смерть, было молчание дочери. Словно самому себе было мучительно это молчание и страстно хотело перейти в слово, но что-то сильное и тупое, как машина, держало его неподвижным и вытягивало, как проволоку. И где-то, на далеком конце, проволока начинала колебаться и звенеть тихо, робко и жалобно. О. Игнатий с радостью и страхом ловил этот зарождающийся звук и, опершись руками о ручки кресел, вытянув голову вперед, ждал, когда звук подойдет к нему. Но звук обрывался и умолкал

Многослойность произведения поражает...здесь столько измерений, что просто дух захватывает.