5 По темным закоулкам страстей

«Униженные и оскорбленные»
Мастерство сюжетной интриги и особенная материя слова Достоевского не дает погрузиться в бездну отчаяния, но и демонстрирует – счастье недостижимо. Точнее, истинное счастье в чем-то другом. Иван наследует Мечтателю из «Белых ночей» в своей любовной судьбе. Только после ссылки Достоевский уже не поэтически вздыхает, а жестко выписывает парадоксальность чувства. К тому же, герой романа не только рассказчик, но и сам полууспешный писатель. Можно долго психотерапевтически копаться в страницах, посвященных литературной деятельности Ивана – где писатель кокетливо рисовал себя, где мстил журнальным оппонентам. Но статус творческого человека позволяет как бы оправдать хирургический, почти бесстрастный взгляд (и порывистые, человеколюбивые поступки) на происходящий вокруг героя ужас. Иван – и действующее лицо, значительно влияющее на развитие сюжета, и просто глаза читателя в самые откровенные, неположенные для посторонних сцены. Вообще, степень неистовой интимности у Достоевского вызывает особенно потрясающий эффект. Герои будто забывают стыд и приличия, бьются в припадках откровения и безумия. Эффекты, собственно, театральные. Мелодраматические ходы с отцовскими проклятиями, пересечением сюжетных линий, брошенными женами и потерявшимися детьми… И они могли бы быть пошлыми, если бы происходили в пошлых ситуациях. Гений Достоевского находит такой ракурс, при котором любовное объяснение, истерика предательства, монологи уязвленной гордости и прочие пограничные состояния вскрыты до их сути. Человек действительно уже не может молчать, сжигает мосты, и на физиологическом уровне это ощутимо и правдиво.

Но вот если в захлебывающейся речи Алексея начинать выискивать схему мастерства, то всё как будто рассыпается. Эти сбивчивые фразы, вызывающие одновременно ироничную улыбку и сочувствие, будто созданы по наитию. Невозможно с циничной лупой рассматривать каждый поворот изощренной вязи монологов князя. Уйдет что-то поэтическое и мистическое, окутывающее страшную, грязную историю.

Историю, в которой ссора отца с непокорной дочерью, несостоявшийся брак молодых влюбленных и даже «пушкинская» вражда двух отцов кажутся чрезвычайно милыми. На фоне недоговорённого, но от того не менее чудовищного разврата. Здесь даже не полуромантическая ситуация с «легальным» грехопадением уже совершеннолетней Сонечки Мармеладовой. Тут педофилия, покрываемая сильными мира сего. Даже помутневшее стекло времени не может снизить остроту этого кошмара. Конечно, в романе ощущается социальное неравенство, ставящее одних в положение «униженных», а другим дает в руки право насиловать физически и морально (что виртуозно проделывает князь за «ужином» с Иваном). Но не только статус, а сам образ мышления, некая «образованность» переплавляет философию в преступление. Из князя вырастет потом Свидригайлов, темный демон извращенного сознания.

Но роман напоминает и о сочувствии, о смягчении жестокости сердца. О семье, в конце концов, где терпимы к глупостям и ошибкам, где происходят на самом деле самые важные вещи. Распад и обретение семьи в романе довольно сентиментальны, но чрезвычайно трогательны.

«Игрок»
Сложно этот роман сделать любимым, как и нетрудно заметить, что местами он дурно написан. Самый хрестоматийный сюжет писательской скороспелости, который сохраняет Достоевского в народной памяти как человека, не чуждого пороков и слабостей. Именно «Игрок» позволяет отряхнуть комья философских блудней, навязанных системой равнодушного образования. И этот неуклюжий, но страстный текст живет как миф о терапевтической силе искусства – написал и исцелился.

Фабула романа, с одной стороны, любимый Достоевским «скверный анекдот» - неловкие ситуации, эксцентричные мысли и поступки. С другой, подделка, не без сарказма, под французские любовные романы. Любовный квадрат, в котором маячит предшественница Настасьи Филипповны и Грушеньки, тянущая за собой флер «белоночной» Настеньки. Вторая часть, посвященная кутежу Алексея в Париже – и авантюра, и привет Бальзаку.

Самое интересное, это трансформации рассказчика. Записки от первого лица у Достоевского не редки. Но Алексей ни разу не пытается оправдаться. Мы видим молодого человека, полного нездоровых амбиций, расцветающих пороков. Он претендует на любовь девушки, не имея на это никаких моральных прав. Несколько грубовато, условно Алексей бросается играть, но добытые деньги не приводят его к успеху – остается только развратничать. Но он и не требует сочувствия. Один из немногих героев Достоевского, который не страдает, не плачет, не безумствует в пылу страстей. Жесткий, рациональный, он лишь однажды поддается азарту. Но что такое рулетка, Достоевский ранее с виртуозной психологичностью показал на примере бабуленьки. Безусловно, это вставной шедевр в романе.

Трагикомичность захлёбывающихся диалогов на фоне скрупулезной игровой лексики. Бешеный темп, мельчайшие детали – и никакого катарсиса, а голодное опустошение. Зло здесь не сама рулетка, а изначальная порочность человека. Вздорная бабуленька поначалу выглядит злобной местью слабому и жалкому генералу, ожидающему смерти родственницы. Но бабуленька далека от экстравагантных старух из театральных водевилей. Она держит раболепствующих слуг, которых безжалостно гоняет, ограничена умом.

Возвращаясь к Алексею, необходимо заметить, что он еще носитель националистических идей. Порой кажется, что разговоры о том, что «Игрок» - роман об азарте и игре в рулетку с жизнью и счастьем – прикрытие неудобной темы. С мрачным сарказмом рассказчик подмечает и грубо, цинично выпячивает негативные черты, которые якобы принадлежат той или иной национальности. Чего стоит только один монолог о немцах. Отдельными ядовитыми каплями разбросаны «полячки» и «жиды». А пресловутый русский характер обрисован тоже в казалось бы нелицеприятных красках, но с каким-то юродствующим бешенством, в припадке гордости за варварскую страстность, претендующую на величие. Рулетенбург становится неким чистилищем с картонной роскошью, за которой оторванные от родины люди ненавидят друг друга за то, что они такие разные. Национализм Алексея писатель прикрывает ревностью. Но не трудно увидеть, что за польдекоковской штукатуркой скрывается жгущая сознание Достоевского схема, а в ней жестко по местам расставлены человеческие типы по странам цивилизованного мира. Внешне роман обмазан бульварными приемами, но они трещат от внутренней ядерной реакции.

«Вечный муж»
Как пошленькую мелодраму превратить в мистическую драму с шекспировским если не размахом, то космизмом и комизмом? Секрет знал Достоевский.

Действие большинства произведений писателя происходит, как это модно сейчас говорить, в одной Вселенной. Из одного в другое перетекают сюжетные мотивы, характеры получают развитие. Кажется, что герои порой просто меняют имена и немного подправляют биографию. Вот и здесь мотивы двойничества, скверного анекдота, провинциальных «снов» дают о себе знать.

По сути, в этом рассказе, который тянет на небольшую повесть, травестирован сюжет о человеке и бесе. Могучая фигура Вельчанинова, господина светского, мыслящего с претензией на оригинальность, конечно, до Фауста не дотягивается, но бродит где-то между героев средневековых моралитэ. И Трусоцкий – меняющий лики бес, пришедший не за душой, но за покоем и совестью. Кто как не черт может признаться в любви и лезть с поцелуями к мужчине? Это даже не намеки, а прямое указание на запретные отношения, доведенный до фантасмагорической черты провинциальный и скучный роман.

Развязывать архетипические узлы здесь одно удовольствие. Вельчанинов грешен прелюбодеянием, и самое страшное наказание – обретенная и потерянная тут же дочь. Трусоцкий же гениален в своей низости, трусости и способности искушать. Сцена у Захлебининых – это еще одно искушение героя, испытание, которое он не проходит (а также изящный реверанс Пушкину, сумевшему жестоко обсмеять шаблонную любовную интригу). И Достоевский верен себе. Весь ужас в том, что дьявол не тащит душу в ад. Вельчанинов даже приобретает в финале некоторые блага земные. Но он прошел через страх, муки и кровь.

Искусство Достоевского наполнить бытовую ситуацию мистическим ужасом всегда потрясает. Здесь нет потусторонних явлений. Впрочем, несколько традиционных готических моментов с тенями и криками присутствуют. Но главный же эффект достигается умением схватить и передать истерическое состояние, парадоксальность поведения, взлом и взрыв представлений о «приличном» поведении.

При этом писатель разом пародирует своих старших современников, снимая флёр с буколических любовно-социальных историй. Неравные браки, молодежные бунты – всё это превращается в пьяный фарс, несуразицу, суету мелких, похожих друг на друга людей. Надежда Федосеевна, Олимпиада Семеновна – разницы нет, не отыскивается сред них ни Эмилии Бовари, ни уж тем более Маргариты.

Темные лестницы, дурно обставленные комнаты, пьяное воодушевление – и ощущение непреодолимой дьявольской силы, увлекающей слабых духом людей. Страшнее и больнее ран телесных душевные страдания и больные фантазии. И анекдот о том, как встретились муж и любовник, превращается в мучительный психологический триллер с обманным финалом. Потому что Достоевский не развлекает, не щекочет нервы, но и не поучает. Он терзает вопросами и сопереживанием.