Опаснее всего то, что магическая сила художника зависит не от него самого, а от некоей внешней силы, перед которой он беззащитен. Не столь важно, как он эту силу называет - Богом, Демоном, Музой или Вдохновением. Когда она есть, творческий человек чувствует себя неуязвимым и всемогущим, ему кажется, что он небожитель и пребудет таким всегда. К несчастным собратьям по цеху, разуверившимся в себе и наложившим на себя руки, в такие минуты художник относится свысока.
"Как бы ни был чужд этот мир, самоубийство не ведет к просветлению. Как бы ни был благороден самоубийца, он далек от мудреца. Ни Акутагава, ни Дадзай Осаму и никто другой не вызывают у меня ни понимания, ни сочувствия", - с восхитительной черствостью пишет Кавабата Ясунари, несколько лет спустя отравившийся газом.
"Я не люблю самоубийц. Не могу уважать писателя, покончившего с собой", - надменно заявляет тридцатилетний Мисима Юкио, а в сорок пять взрежет себе живот.
"В этой жизни помереть нетрудно, сделать жизнь значительно трудней", поучает Есенина победительный Маяковский, который через четыре года застрелится. "Негоже, Сережа, негоже, Володя", - корит обоих Марина Цветаева, а потом повесится на гвозде в сенях.
Плохая примета для пишущего человека - осуждать собратьев-самоубийц. Такое ощущение, что нарушившие это табу обречены нести ту же кару.