«Чрезвычайные меры защиты государства - очень интересно, - отвечал я. - Итак, коллега, вы полагаете, что государство было вынуждено прибегнуть к чрезвычайным мерам защиты из-за того, что несколько сот его граждан - социал-демократов напялили ночные рубашки и улеглись баиньки?»
«Не совсем так, - вежливо возразил Хольц. - Вы все время забываете, что сначала социал-демократ застрелил двух штурмовиков…»
«…Нарушивших неприкосновенность его жилища…»
«…Каковое нарушение было совершено в ходе выполнения задачи согласно приказу начальства…»
«И это дает государству право применять чрезвычайные меры по отношению к любому из его граждан? По отношению ко мне или к вам?»
«По отношению ко мне - вряд ли, - проговорил Хольц, - а вот по отношению к вам очень может быть…»
Он и впрямь смотрел на меня «стальным взглядом». Я почувствовал странную слабость в коленях.
«С известной педантичностью вы все время стараетесь, - продолжал Хольц, - закрывать глаза на одну мелочь, а именно: вы стараетесь не замечать, какой мощный акт немецкого народного становления происходит сегодня в Германии, - (о! я и сегодня явственно слышу, как он витийствует о „народном становлении в Германии“!), - вы цепляетесь к любому, самому ничтожному эксцессу, выискиваете юридические закорючки, чтобы опорочить и оболгать этот процесс. Боюсь, вы не очень осознаете, что люди, подобные вам, представляют латентную опасность для государства и государство имеет право, более того, оно обязано сделать соответствующие выводы - по меньшей мере если кто-нибудь из подобных вам осмелится открыто оказать сопротивление».
Вот так он и говорил, рассудительно, медленно, в стиле комментариев на Гражданский кодекс, и при этом все сверлил меня глазами «тверже стали».
«Ну уж если мы заговорили на языке угроз, - сказал я, - будем вполне откровенны. Вы собираетесь донести на меня в гестапо как на государственного преступника?»
Тут фон Хаген и Хирш рассмеялись. Они попытались перевести происходящее в шутку. Однако Хольц одним ударом разрушил их расчеты. Тихо и прицельно он выговорил (и я впервые с совершенно неожиданным удовлетворением заметал, что он втайне страшно разъярен): «Признаюсь, я уже давно думаю, не является ли это моим долгом?»