Во вселенной, где множащийся глагол отлагается черноземом, на коем процветают активные участники несчастья, на этой гнусной театральной сцене, где кишение противоречивых прений служит циничным экраном, за которым господа сохраняют
свободными руки, глагол не имеет ни влияния, ни силы. Мы уже не живем в этой вселенной, но наша карцерная крепость тоже не из тех мест, где проговорить вещи значит их изменить. Постэкзотическая речь прервется, когда угаснет последний из наших писателей, и никто и нигде этого не заметит. И все же, пока мы еще располагаем толикой дыхания, мы будем снова и снова изобретать абсурдную
магию этой речи, будем идти в слова и наговаривать мир.