Не знаю, как в других местах, но у нас в Бывалом все понимали: человек не врос в самого себя и не застыл навеки. Человек, говорили у нас, даже самый глупый и никчемный — куда более сложная штука, чем кажется самому человеку.

Вера наша, если вычесть из нее христианство, иудаизм, буддизм, конфуцианство и даосизм была скорее всего дарвинистической — с легким уклоном в Ламарка.

Мы полагали, что внутри одного человека, который от обезьяны, есть другой человек, который от Бога. И вот этот самый, который внутри, поначалу зябнет, проклевывается, тянется, словно глориоза пламенная или асклепиас ядовитый, понемногу нащупывает свой масштаб и, наконец, вырастает до небывалых размеров — если, конечно, есть у него к тому желание и мечта.