Само собой, заложница идеологии, библиотека снабжалась весьма неравномерно: я нашел в ней только одну книгу об эпохе Людовика XIV, хотя на соседней полке стояло томов двадцать, посвященных Парижской коммуне, и дюжина книг о рождении Французской коммунистической партии. Но в своей жажде знания я сумел перехитрить эту историческую подтасовку. Я обратился к литературе. Великие французские классики были в библиотеке представлены и, если не считать знаменитых изгоев, таких, как Ретиф де Ла Бретонн, Сад или Жид, избежали цензуры.

По молодости и неопытности я был фетишистом: я не столько схватывал облик эпохи, сколько занимался коллекционированием. В особенности выискивал я исторические анекдоты вроде тех, что рассказывают туристам возле каких-нибудь достопримечательностей. Был в моей коллекции красный жилет Теофиля Готье, надетый им на премьеру «Эрнани», трости Бальзака, кальян Жорж Санд и сцена ее измены в объятиях врача, который должен был лечить Мюссе. Я восхищался тем, каким изящным жестом она подарила любовнику сюжет «Лорензаччо». Я непрестанно видел перед собой насыщенные образами кадры, которые, хоть и в изрядном беспорядке, запечатлевала моя память. Вроде того, в котором седеющий и меланхоличный патриарх Виктор Гюго встретил под шатрами парка Леконта де Лиля. «Знаете, о чем я думал?"- спросил патриарх. И с пафосом заявил смущенному собеседнику: – Я думал о том, что я скажу Богу, когда, возможно в самом скором времени, явлюсь в его царство…» И тогда Леконт де Лиль, с иронией и в то же время с почтением, убежденно сказал: «О! Вы скажете ему: «Дорогой собрат…»