Очень немногие из них умерли в постели, как Бэби Сагз; и никто – из тех, кого он знал, – не прожил сколько-нибудь сносно свою жизнь. Даже образованные, те, кто долго учился – чернокожие доктора, учителя, газетчики, бизнесмены, – оказывались перед слишком трудной задачей. В придачу к тому, что им приходилось вовсю работать собственной головой, чтобы как-то продвинуться, они были вынуждены нести бремя всей своей расы. Для этого нужно было самое меньшее две головы. Белые люди полагали, что при всей образованности внутри у каждого чернокожего царят дикие джунгли. Шумят неспокойные, не пригодные для навигации реки, раскачиваются на ветках и испускают дикие крики бабуины, спят ядовитые змеи. А красные десны чернокожих жаждут их сладкой «белой» крови. В какой-то степени, думал Штамп, они правы. Чем больше старались цветные убедить белых, что на самом деле негры – люди добрые, мягкие, умные, любящие, тем больше они истощали себя этими тщетными попытками и объяснениями того, что некоторые из вещей, в которые верят негры, не подлежат сомнению; и тем глубже и непроходимей становились джунгли внутри них. Но эти джунгли черные не привозили с собой со своей бывшей родины, из другого мира. Нет, эти джунгли насаждали в них белые. И они разрастались, захватывая все новые территории; прорастали вглубь, сквозь их жизни; и даже после их смерти джунгли продолжали процветать и в итоге захватывали и белых, которые их создали. Каждого из них они изменяли до неузнаваемости. Кровожадными, неразумными – хуже даже, чем они сами дозволяли себе, – они стали потому, что безумно боялись тех джунглей, которые сами же породили. Тот, вопящий на ветке бабуин жил, оказывается, в их собственной душе, под их белой кожей, и те страшные красные десны были их собственными.