Я предупредил Ерофеева, что возвращаться в Харьков мне приказано с рассветом. Он промолчал. Когда же наутро мы встретились у самолета, он потребовал, чтобы я летел в Баку. Я повторил, что имею приказание вернуться в Харьков.
— Здесь я начальник! — вспыхнул Ерофеев, переходя на крик.
— Товарищ начальник станции! Запросите Харьков. Если будет дано согласие, полечу, куда прикажете. Иначе не могу.
— Я здесь начальник, и никаких разрешений Харькова мне не нужно! Полетите вы или нет?
— Без разрешения Харькова — нет!
— Ну хорошо же! Ты... вы пожалеете об этом... И очень!
В нескольких шагах от нас, молча, не проронив ни слова, стоял приехавший с инспекцией первый заместитель начальника Главного управления гражданского воздушного флота, высокий и суровый на вид мужчина. Когда я уже садился в самолет, ко мне подбежал Ерофеев и сказал, что заместитель начальника решил лететь со мной в Харьков. По возвращении домой я доложил Качуре о всем происшедшем. Он одобрил мои действия. Но на следующий день, когда я пришел на аэродром для очередного рейса, Качура заявил, что заместитель начальника ГВФ распорядился отстранить меня от полетов и направить в Москву для перевода на другую работу. Поразило меня и другое. Сам Качура вдруг заговорил, что я, пожалуй, неправильно поступил, не выполнив распоряжения Ерофеева, что указания, которые он, Качура, мне давал, не следовало воспринимать с такой категоричностью, что в жизни, как показывает опыт, разумней действовать по обстановке и т. д.
Я дождался заместителя начальника, но разговор с ним не получился. Он заявил, что давать объяснения не находит нужным, свое решение оставляет в силе, — и улетел в Москву.