Сидя в школе, среди всех этих до ужаса нормальных, старательно пишущих шпаргалки детей, я мог думать только о Букмене. О том, как я его буду целовать, гладить; о том, как услышу его слова:
— Господи, да ты превращаешься для меня в целый мир.
Как я мог просто послушно сидеть там, пришпиливая к лабораторному лотку бабочкины крылышки или старательно зазубривая предложные обороты? Когда в раздевалке другие мальчики, отпирая и запирая свои шкафы, обсуждая прошедшие выходные, рассказывали о том, как они играли в футбол, — что я мог сказать?
— О, я прекрасно провел время! Мой друг, которому тридцать три года, сказал, что было бы здорово упаковать мою сперму, как мороженое, чтобы есть ее весь день.