Так буквально с момента прихода молодого специалиста в школу начинается его путь к обозначенному выше диагнозу, по которому незнакомые, далекие от нашей профессии люди немедленно вычисляют нас даже на отдыхе, после первых десяти минут общения, сочувственно спрашивая: «Вы, наверное, учитель?» О, да, в этом на первый взгляд безобидном вопросе целый букет ощущений, вынесенный из детских лет: менторский тон, категоричность оценок, нетерпимость к чужому мнению, привычка поучать и т. д. и т. п. Болезнь подкралась незаметно, но она уже очевидна для окружающих людей, бросается им в глаза. У Н. В. Гоголя в «Мертвых душах» есть лирико-философское отступление. Если бы молодому человеку показали его портрет в старости, он в ужасе отшатнулся бы от увиденного. Он презирает и ненавидит таких людей. Между тем это он сам, в течение жизни незаметно, по черточке терявший свои самые ценные качества. Разумеется, классик ведет речь не о естественных возрастных изменениях и неизбежной потере шарма и обаяния молодости. Ответственно утверждаю, что учитель, для которого избранная профессия становится призванием, а не диагнозом, прекрасен и в семьдесят лет. Что придает ему силы, делает притягательным для воспитанников? Неожиданно точный, исчерпывающий ответ на этот коренной вопрос нашей профессии нашел в пронзительно честных дневниках протоиерея Александра Шмемана. Священник, человек высочайшей культуры и феноменальной эрудиции, так вспоминает о наставниках своей юности и о подлинных источниках их благотворного влияния: «Все те, кто повлиял на меня и кому я действительно до бесконечности благодарен, повлияли тем, что давали мне, вольно или невольно, свое, тем, что я изнутри любовался ими. И чем больше любовался, тем менее испытывал потребность в каком-то специфически «личном» общении, личном «руководстве». Та истина, то видение, тот образ доброты, что я получал от них, и были их руководством, их влиянием, помощью и т. д., и это уже было моим делом применить все это к жизни, к моим «проблемам»...» Лучше не скажешь.