Шептались о русских снегах, о партизанах, о смерти Кубе и покушении на Гитлера, о том, как под ударами Советской Армии трещит восточный фронт, как пала европейская крепость и что одна только надежда у гитлеровцев Neue Waffe - новое оружие - панацея от всех болезней и бед. Уже по тому, как произносились эти слова, можно было понять, с кем ты имеешь дело. Один говорил и сам улыбался, и тогда я отлично понимал: "Какое там к дьяволу новое оружие! Ничего им не поможет! Оружие-то новое, да обезьяна старая (по-немецки это получается очень складно: "Neue Waffe und altte Affe").
Другие произносили эти два слова с угрозой. "Посмотрим, - словно говорили они, - посмотрим, господа, что останется от Лондона и Парижа! Посмотрим, что будет на месте Москвы! Яма с зеленой водой и лягушками".
Были и третьи - паникеры. Они произносили эти слова.шепотом и заглядывали в лицо: они всего боялись.
Четвертые делали значительные физиономии: "Я не знаю, конечно, что это за штука - новое оружие, но я слышал один разговор в бомбоубежище, говорил очень сведущий человек, очень сведущий! - Это ужасно, ужасно! Бедные матери, бедные их дети!"
Пятые - сразу же в крик: "Когда же, господа хорошие, когда же?! Ведь мы сгорим, как моль, пока вы там раскачиваетесь!"
"Но оно обязательно появится", - отвечали им шестые, и это была самая тупая, но зато и самая стойкая публика - столпы империи! И оно действительно появлялось, и то оказывалось сверхмощным танком "тигр", то сверхманевренным танком "пантера", то фаустпатроном. Все эти "фаусты", "пантеры", "тигры" должны были кончить войну еще в этом сезоне, а она тянулась, тянулась, тянулась неизвестно куда, и все меньше оставалось земли, куда можно было попятиться. А потом появлялась очередная еженедельная статья Геббельса, и все понимали, что новое оружие еще впереди, еще о нем надо гадать и гадать. А что конец не за горами, чувствовали все. Ужасны были мелочи, говорящие о конце. Например, в магазинах появилось мясо диких коз и кабанов - за килограммный талон два килограмма. Знаменитая "Мадонна" была скатана в трубку и тщатель-но упакована, а памятники забиты в ящики, спрятаны в подвалы, зарыты. Ходить после десяти часов по улицам запретили. Ползли слухи о шпионах. В окрестные леса будто бы сбросили парашютистов. И было, например, такое: в кафе "Лорелея" один офицер на глазах у публики застрелил другого - встал из-за столика, подошел к другому и бабахнул в затылок полковнику, который сидел и читал газету. А потом оказалось, что все это шпионское дело, - только неясно, кто из двоих шпион: убитый или убийца?
Вдруг газеты сообщили: вчера гильотинированы три очень известные женщины - оказались шпионками. Еще кого-то казнили за распространение рукописных листовок, еще - за спекуляцию продовольствием и еще - за грабеж после бомбежки. Появилось страшное слово "дефатизмус" - дискредитация власти - и такие же страшные, короткие дела в полицейских судах. Жить станови-лось не то что страшнее (конечно, страшнее, но истощались болевые способности людей), а бессмысленнее с каждым днем.