Емельянов некоторое время издали смотрел ему в лицо.
- Страшно, что мы сами помогли укрепить слепую веру в него и теперь
перед этой верой бессильны. Святая правда выглядит страшной ложью, если она
не соответствует сегодняшним представлениям людей. Ты можешь представить,
что было бы, если б нашелся сейчас человек, который по радио, например,
сказал бы на всю страну о том, что творится, о Сталине? Знаешь, что было бы?
С этой минуты даже тот, кто колеблется, поверил бы. И уже любая жестокость
была бы оправдана. То-то и беда, что последствия огромных событий
сказываются не сразу, через годы и страдания доходят до людей.
И тут на площадке стукнула дверь лифта. И оба, замолчав, некоторое
время вслушивались, пока не затихли шаги. Емельянов первый усмехнулся: над
ним и над собой.
- Вот тебе и все,- сказал он и, поставив книгу на место, закрыл шкаф.-
Вдуматься - сам начинаешь не верить себе. Мы, два коммуниста, и, чего уж там
говорить, дороже советской власти ничего для нас нет, а не то что слов -
мыслей своих боимся другой раз. Слышал новый анекдот? Вечер. Сидит семья
дома. Вдруг,- он показал в сторону хлопнувшего лифта,- звонок в дверь.
Поглядели друг на друга: кому идти? Самый старый - дедушка. Пошел он
открывать. До-олго идет по коридору. Вдруг бежит обратно радостный, ноги за
ним не поспевают: "Не волнуйтесь! Это - пожар!"
Они только улыбнулись. Смеяться как-то не хотелось.
Уже уxодя и взявшись за ручку двери, Емельянов помедлил, впервые за
весь вечер мягко, грустно и дружески посмотрел на Щербатова. Долго так,
словно прощаясь. Потом глаза его снова посуровели и он сказал:
- Будет война, но поражение мы терпим уже сейчас. И будут погибшие
безымянные герои, которых могло не быть.
Он ушел, оставив в доме тяжелое предчувствие беды. Это предчувствие
томило Щербатова даже ночью, во сне. И когда жена вошла будить, он, словно
не спал вовсе, сел быстро и тихо. Было еще темно, только начинали сереть
окна в стенах. Он увидел белое лицо ее и - шелестящий в темноте шепот:
- Федя застрелился...