Горький старался быть бесстрастным и терпимым с теми, кто на заседаниях «Всемирной» высказывал враждеб­ ные ему взгляды. Споря с ними, он постоянно уснащал свою речь учтивыми фразами: «Я позволю себе заметить», «Я позволю себе указать». Но эта учтивость давалась ему нелегко. Если кто-нибудь высказывал суждения, представ­ лявшиеся ему вопиюще неверными, он с трудом обуздывал свой гнев и в течение всей речи противника нетерпеливо стучал своими тяжелыми пальцами по столу — то быстрее, то медленнее, будто исполнял на рояле трудный пассаж, и лишь изредка отрывался от этой работы, чтобы сердито закрутить свой рыжий ус.
А если неприятная речь тянулась дольше, чем он ожидал, он схватывал лист бумаги и с яростной аккуратностью, быстро-быстро разрывал его на узкие полосы и делал из каждой полосы по кораблику. Раз! Раз! Раз! Раз! Восемь корабликов — целый флот.
Если же оратор не замолчит и тогда, рассвирепевшие пальцы хватают из пепельницы груду окурков и сокруши­ тельно вдавливают каждый окурок в корабль, словно расправляясь с ненавистным оратором.
Я сохранил один из таких корабликов, вклеив его в Чукоккалу.
Если же Горький соглашался с нашими суждениями, он, слушая их, мирно, будто под музыку, рисовал на бумаге нехитрые узоры, образцы которых приводятся здесь.
Бывало, выступаешь на собрании с какой-нибудь речью и все глядишь на руки Алексея Максимовича: рисует ли он безобидный орнамент или изготовляет кораблики.