Одна из наиболее неверно понимаемых сторон египетской жизни — почитание кошек. Обнаружены тысячи их мумифицированных тел. Я полагаю, кошка — модель уникального египетского синтеза первоначал. Современная кошка, последнее прирученное человеком животное, происходит от Felis lybica, дикой североафриканской кошки. Кошки — бродяги, жуткие ночные создания. Для них жестокость и игра — одно. Они живут в страхе и внушая страх, пугаясь или пугая людей внезапными прыжками и засадами. Кошки обитают в оккультном, а это слово означает «спрятанное». В Средние века их ловили и убивали за связь с ведьмами. Несправедливость? Но кошка и в самом деле состоит в союзе со смертельным врагом христианства, с хтонической природой. Черная кошка Хэлоуина — задержавшаяся тень архаической ночи. Спящие по двадцать, а то и по двадцать четыре часа в сутки кошки воспроизводят и населяют первобытный ночной мир. Кошка — телепат или по крайней мере думает, что она телепат. Многих нервирует ее холодный взгляд. В сравнении с рабски угодливыми собаками кошки — явно своекорыстные деспоты. Сознательно нарушающие порядок кошки аморальны и имморальны. Называя их взгляд в такие моменты «зловещим», мы просто переводим его на язык человеческих эмоций: возможно, кошка — единственное животное, наслаждающееся извращенностью или воспроизводящее ее.
Итак, кошка — адепт хтонических мистерий. Но ей свойственна иератическая двойственность. Ей присуща напряженность взгляда. Кошка соединяет алчущий взгляд горгоны и беспристрастный, созерцающий аполлонический взгляд. Кошка ценит невидимость, наивно полагая, что ее невозможно заметить, когда она крадется по лугу. Но она также по-светски любит рассматривать и быть на виду; кошка — наблюдательница жизненной драмы, довольная, снисходительная. Кошка — вечно занятая своей наружностью нарциссистка. Когда она неухоженна, ее настроение ухудшается. У кошек есть чувство живописной композиции: они симметрично располагаются в креслах, на ковриках, даже на листке бумаги на полу. Кошки придерживаются аполлонической размеренности математического пространства. Надменные, обособленные, аккуратные кошки — арбитры элегантности, и я считаю, что этот принцип рожден в Египте.
Кошки — позеры. У них есть чувство персоны — и их беспокоит, когда действительность покушается на их достоинство. Обезьяны больше похожи на людей, но не столь прекрасны: они кривляются, но никогда не принимают позу. Сидящие на корточках, тараторящие, бьющие себя в грудь, обнажающие зад обезьяны — лезущие вверх по дороге эволюции самоуверенные выскочки. Утонченные личины кошек — новейшие театральные маски. Жрец и бог собственного культа, кошка следует законам ритуальной чистоты, религиозно очищая себя. Она приносит языческие жертвы самой себе и готова разделить свои церемонии с избранными. День хозяина кошки часто начинается с обнаружения аккуратной кучки кротовых внутренностей или мышиных конечностей на крыльце — напоминания дарвинизма. Из всех домашних обитателей дальше всех от христианских чувств — кошка.
В Египте — кошка, в Греции — лошадь. Греков не интересовали кошки. Они восхищались лошадьми и постоянно использовали образ лошади в искусстве и метафорах. Лошадь — атлет, гордый, но послушный. Она признает гражданство в общественной системе. Кошка — закон в себе. Она нимало не утратила деспотичную ауру ориентальной роскоши и праздности. Она слишком женственна для мужелюбивых греков. Я говорила о том, что женственность — эстетика социальной практики, отделенная от грубой природной женской цикличности, — изобретена в Египте. Костюм египетской аристократки, изящную тунику из прозрачного льна в сборках, следовало бы называть облегающей, это слово мы и сегодня используем для описания вечерних платьев, подчеркивающих формы. Плавность движений — ночная хитрость кошек. Египтяне восхищались ловкостью гончих, шакалов и ястребов. Ловкость — ровный аполлонический контур. Но плавность — хитрая сила демонической тьмы, а кошки выносят ее на свет дня.
У кошек есть тайные мысли, их сознание разделено. Никакое другое животное не обладает такой противоречивостью, таким двусмысленным пересечением чувств, как мурлыкающая и одновременно предостерегающе впивающаяся зубами в руку кошка. Внутренние переживания отдыхающей кошки передают ее уши, реагирующие на еле слышный шорох в то самое время, как ее глаза с ложным обожанием прикованы к нашим глазам, а также ее хвост, грозно бьющий, даже когда кошка дремлет. Иногда кошка притворяется, будто не имеет никакого отношения к своему хвосту, шизофренически бросаясь на него. Дергающийся, бьющийся хвост — хтонический барометр аполлонического кошачьего мира. Хвост — змий в саду, ударяющий и молотящий с преднамеренной злобой. Противоречивая двойственность кошки усилена странными переменами настроения, внезапными перепадами апатии и мании, которыми она сдерживает нашу самонадеянность: «Не подходи ближе. Никому не дано меня узнать».
Таким образом, египетское почитание кошек не было ни глупым, ни наивным. Через кошку Египет определил и облагородил свою сложную эстетику. Кошка — символ того смешения хтонического и аполлонического, которого не достигла больше ни одна культура. Западная языческая линия напряженного взгляда начинается в Египте, а вместе с ней и четкие контуры личности в искусстве и политике. Кошки — пример того и другого. Крокодил, тоже почитаемый в Египте, напоминает кошку ежедневным перемещением из одной сферы в другую: пребывая то в воде, то на земле; шипастый крокодил — западное вооружающееся эго, зловещее, враждебное и вечно настороженное. Кошка — странница через время родом из Древнего Египта. Она возвращается всякий раз, как становятся модными колдовство или изящество. В декадентском эстетизме Э. По или Бодлера кошка сохраняет свои напоминающие о сфинксе престиж и величие. Со своим вкусом к ритуальному и кровавому зрелищу, к затаиванию и самолюбованию кошка полна чисто языческого великолепия. Соединяя ночной примитивизм с аполлонической элегантностью линии, она превращается в живой образец египетской чувственности. Удерживая свою изменчивую хищную энергию в исполненных аполлонического равновесия позах, кошка первой представила застывший миг ощутимого спокойствия, миг высокого искусства.