Ты вот говоришь, что я – либерал, – Горохов презрительно осклабился, – так ты Валеру не видел. Вот кто был поборник законов. Когда его на дороге гаишник останавливал – Валера выходил сразу с ручкой и бумажкой, и личный номер этого гаишника себе в бумажку переписывал. Вот такой он был. Всегда точно знал, сколько картофелин покупать, семь или восемь. Мылся только хозяйственным мылом, потому что так дешевле и полезней для кожи. И вот – лежит сейчас, весь опухший, раздутый, почки не справляются, и мне говорят, что счёт идёт на часы. Зачем жил, на кой ляд это было, все эти разговоры про личность и её свободу… Зачем была йога, спорт, сауна, обливания холодной водой, лечебные голодания? А всё потому что нечем ему было в жизни заняться, нигде не надрывался, не рисковал, ни в каком большом деле не участвовал, никакими большими мыслями не горел…
– Ты его судишь, – сказал Знаев. – Не надо. Он умирает, а ты – здесь стоишь.
– Вот именно, – ответил Горохов. – Он там, умирает лежит, а я – здесь, здоровый и пьяный. Но его мне не жалко, а себя – жалко. До слёз жалко. Не знаю, почему.