Не могу сказать, чтоб дальнейшая моя жизнь была лучше или даже такая же, как предыдущая. Идеи новые Льва Николаевича испортили мою жизнь и жизнь моих детей: и сыновей и дочерей. Ломка всей их юной жизни сильно повлияла и на их душевную и на физическую жизнь. Худенькая, слабая Маша надорвала в непосильной работе и вегетарианстве свои последние силы и здоровье1. У Тани было больше чувства самосохранения, но и она пострадала от резкого отрицания всего, что отрицал отец. Сыновья же не имели руководителей в лице отца, а тоже только порицателя. Хорошо пишет об этом Таня в своих дневниках, приводя свой разговор с отцом, что она отлично понимает всю истину учения отца, что она любит все хорошее. Но когда говорят об этом, ей скучно, а когда она вспомнит о новом платье, о выездах, у ней так и вспрыгнет сердце от радости.
Поссорился Лев Николаевич в тот год и с своим старым другом графиней Александрой Андреевной Толстой, которая после посещения нас в Москве, где религиозные споры доходили до крайности, пишет мне с горечью: "Уезжая из Москвы, я видела, что Лев Николаевич не хочет больше переписываться. Он всегда жил только своими мыслями и убеждениями, другим не предписывал никакой ценности".
В своей записной книжечке интересно пишет Лев Николаевич об отрешении своем от реальной жизни: "Мое пробуждение состояло в том, что я усомнился в реальности теперешнего мира. Он потерял для меня значение. Трудно представить изменение миросозерцания, а возможно".
Трудно ему, а как же возможно подобное миросозерцание предписать и внушить полным жизни людям и детям, окружающим Льва Николаевича?