Утром Атхафанама пришла в кухню, так и не решив по пути: просить ли ей прощения или самой пристыдить Рукчи, что позволил ей выпить столько. Поэтому стала тихонько на пороге: увижу, в каком он настроении - так и речь поведу.
А Илик, глядясь в начищенный котел, скреб острым лезвием подбородок, и одна половина лица его, обведенная мыльной каймой, была гладка, как всегда, а с другой он сбривал короткую щетинку.
Атхафанама ахнула и схватилась за косяк. Она-то думала, что уж ее-то ничем не проймешь. И вот тебе на... Ни в Хайре, ни в Аттане мужчины подбородков не оголяли. Стыднее этого могло быть только... ну если бы Атхи в родном Хайре вздумала ходить без покрывала. Или хотя бы платком лица не прикрыть - будь она аттанкой.
Илик обернулся на ее ах. Улыбнулся, пожал плечами.
- Я ду-умала... Я думала, у тебя не растет борода... еще...
- Растет, - отозвался Илик без тени смущения. - Подожди, закончу - расскажу.
Атхафанама, пряча глаза, юркнула к очагу, раздула угли, от смущения неловко застучала посудой.
- Поедим, тогда расскажешь.
- Нет уж, - сказал Илик, убирая нож в котомку. Оплеснул лицо водой, вытер полотенцем. - А то ни ты, ни я есть не сможем. Ты - от непонятности, а я - на твои муки глядя. Спешить нам некуда уже.
Атхафанама подумала и согласилась.
- Видишь ли, царица, я - джаит. Жил в той местности, откуда я родом, человек по имени Джая, и было это давно. Не знаю, для твоих ли ушей эта история. Не смутит ли тебя рассказ о человеке, от которого даже родные его отреклись из презрения к нему. Он был так красив, что рука врага его удержала занесенный меч, и вместо того, чтобы быть убитым, он был ранен и пленен. И тот, кто пленил его, сам стал его пленным, а это был царь. Много тогда было царей в Аттане - давно это было. Каждая долина была тогда царством, и каждый холм - княжеством, и, как водится, воевали между собой, пока один из царей не усилился и не одолел остальных, и осталось последнее княжество непокоренным, и Джая был оттуда, княжеского рода, и стали его родные ему врагами, а тот, кто был врагом - стал господином его сердца. Ну что, царица? Рассказывать ли дальше?
- Говори. Разве ты не слышал, кто теперь царем в моем Хайре и кому мой брат был вернейшим другом? Случалось мне, когда завеса ночной половины разделяла их, передавать вести от одного другому. Не по нутру мне эти дела, но раз так оно есть...
- Так оно и было, и счастлив был Джая у своего царя, только не показывался на люди, но однажды случилось царю его обидеть - а те, кто живет в унижении, обидчивее других. И Джая тайком ушел из дворца. А в те времена частой гостьей была хасса в городах Аттана, и не одна хасса. Есть ведь еще много болезней и язв, о которых спорят - не эта ли первенец смерти? Такая вот беда случилась и в те дни, и пришлось царю покинуть свой город и укрыться в отдаленном селении. Ради крепости царства должен беречь себя царь. Тогда далеко еще было до сошествия солнечных богов. Давно это случилось.
- Что же, так и уехал царь без Джаи?
- Пришлось. Искали посланные и не нашли, а медлить было нельзя.
- А Джая?
- А Джая, сердцем обладая нежным и кротким, а душой - отважной и сильной, остался в городе, и, как мы с тобой, служил испуганным, беспомощным от страха людям, и там, где появлялся он, появлялась надежда. И те, кто не стал добычей болезни, и душой был под стать Джае, собрались вокруг него и стало их много. Хасса ли то была, или что другое, но нажралась - и покинула пределы царства, и многие уцелели, и Джая. Когда вернулся царь, донесли ему о человеке, спасшем, как сказали, город, и царь пожелал увидеть его - и нашли, и привели к царю Джаю и товарищей его. И был им оказан почет. С того дня не было в царстве героя любимей, и рассказывали о нем друг другу, и видеть его были рады, и место его было всегда возле царя, сидел ли царь на троне, выезжал ли куда. И только одно печалило Джаю: годы шли, и юность его осталась позади, и смешным он казался сам себе, когда оставался наедине с царем.
- Стала расти у него борода! - догадалась Атхафанама.
- Царь уверял, что и такого всегда будет любить, но разве утешишь того, кто хочет печалиться?
- И что же?
- О! Однажды на базаре - а базар всегда был велик и знатен в Аттане! - увидел Джая иноземного купца возраста уже преклонного, но с лицом гладким, и удивился. И открыл ему купец, что в его земле борода считается признаком дикости. Как же вы избавляетесь от нее? - в волнении спросил Джая. - На то есть цирюльники, - ответил купец, - а в дорогу я беру с собой обученного раба. И тут же за все деньги, что были при нем, Джая купил этого раба и поспешил к себе, и в ту же ночь... И не знал, гневаться или горевать, растерянный царь - теперь ему казался смешным Джая с не по возрасту гладким лицом. - Как ты на люди покажешься? - Что мне до людей?! Лишь бы нравится тебе! - И что возразишь? И есть ли любящий, способный спорить с любимым - и не уступить? Но теперь уже царь смущался показываться на людях с Джаей. А Джая, упрямый, каждое утро прибегал к искусству нового раба. И стали забывать, что Джая сделал, и смеялись над ним. Но прошло три года - и вернулась язва. И снова царю уезжать, а Джая упрямится: смерть меня не берет, только люби и помни, уйдет - увидимся снова. Сам думал, может быть, что лучше ему умереть. Остался, собрал своих - и пошли по улицам, помогали кому лекарством, кому утешением. Но вот новая забота. Придет кто из тех, что были с Джаей, к больному, а тот: если бы Джая пришел, я бы спасся. Поверили, что если сам Джая рядом - и язва отступит. Те говорят: я Джая, а больные в ответ: кто ж не знает, что Джая бороды не носит. Уже не смеялись над ним: беда. А каково, когда на руках у тебя плачет ребенок, что если бы Джая... А Джае - не разорваться же. И стали те, кто с ним, брить бороды. И верой, что ли, спасались люди. И многие спаслись. А этих, бритых, уже было с Джаей больше трех дюжин, и кто одну язву с ним одолел, а кто и две. И стало у них братство, и решили не расставаться от язвы до язвы, чтобы ухаживать за больными во все дни. И царь пожаловал им как отличие перед другими право ходить с оголенным лицом, чтобы знали: вот спасители. Много почета им было от всех. И захотели к ним прийти многие, кто был отважен. Они принимали всех, но установили, что ничего в уплату за свои труды не берут, кроме того, что дается на покупку лекарств, и что в обычное время живут каждый в своей семье, кто с женой, кто с родителями, если молод еще, но когда наступает язва - собираются вместе, и кого сами себе старшим выберут, того слушаются во всем. И назвались - джаиты. В разное время бывало и много и мало их. Теперь мало. Но есть.
- А что же, - спросила Атхафанама, - что было потом между Джаей и его царем?
- Что нам до этого, женщина? - покачал головой Илик. - Разве об этом я рассказываю?
- Но ты начал говорить об этом.
- Только для того, чтобы объяснить, почему джаиты не носят бороды.