Иностранцы расценивали терпеливость и упорство русского народа как страшную волю приобщить к своему несчастью всех, до кого он только сможет дотянуться. В этом была доля истины. Спасение мира, которым грезила русская литература, означало отнюдь не "осчастливливание" мира, а его "остраданивание" и только через него — облагорожение, искупление, приобщение к высшим нравственным ценностям. Научиться у русских счастью невозможно, как невозможно научиться шутить у человека, не умеющего смеяться. У русских можно научиться лишь одному — жить с несчастьем, как поделился Константин Случевский:
И вот теперь, на склоне жизни,
Могу порой совет подать,
Как меньше пользоваться счастьем,
Чтоб легче и быстрей страдать.
Для русского народа очищение наступало тогда, когда все отдельные боли сливались в одно общее страдание, действующее как своего рода анастезия. И опричнина, и смутное время, и гражданская война, и коллективизация — были для него забрызганной кровью лестницей, ведущей к Богу.
Михаил Бойко. Боль. Введение в алгософию. Tractatus algosophicus. С. 135-136.