Аббат остался с Леоном.
— Ну так что? — спросил Грыжан.
— Ничего особенного, — сказал Леон.
— Вам здесь нравится?
— Сойдет.
— Как обстоит дело с благодатью?
— Снисходит и уходит.
— А мысли какие?
— Черные, — признался Леон. — Впрочем, с Лавандой это вполне простительно. Черные, но не печальные. Огненно-черные, я бы сказал.
— Это цвета ада, — предупредил аббат.
— Да, но внутри у нее розовый бархат.
— Правда?
— Истинная правда.
— Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок.
— Аминь! — заключил отшельник. Аббат Грыжан размышлял.
— С виду все как будто в порядке, — сказал он. — Я думаю, из вас выйдет вполне благообразный отшельник. Надо бы повесить табличку. По воскресным дням к вам будут наведываться посетители.
— Буду очень рад, — сказал Клод Леон.
— А вы уже выбрали себе святое деяние?
— Чего?..
— Вам должны были объяснить. Стоять всю жизнь на столпе или бичевать себя пять раз на дню, или носить власяницу, или грызть булыжники, или молиться двадцать четыре часа в сутки. Ну и так далее.
— Мне никто об этом не говорил, — сказал Клод Леон. — А можно выбрать что-нибудь другое? Перечисленные деяния кажутся мне недостаточно святыми. К тому же все это уже было.
— Остерегайтесь чрезмерной оригинальности, сын мой, — посоветовал аббат.
— Хорошо, отец мой, — ответил отшельник. Он подумал немного, потом проговорил: — Я могу трахать Лаванду...
На этот раз пришел черед аббата глубоко задуматься.
— Лично у меня нет никаких возражений, — сказал он. — Но не забывайте, что вам придется делать это всякий раз, как будут являться посетители.