Лесь, как и положено истинному художнику, был чрезвычайно чувствителен к чарам пола, справедливо названного прекрасным. А женщина за столом рядом поистине была достойной представительницей оного. Лесь просто смотреть не мог в удивительные, бездонные голубые глаза, осененные вызывающе длинными черными ресницами, — какая уж тут паскудная, тягомотная работа, когда совсем радом двигался стройный стан и прочие формы; и кто тут удержится, чтобы на засмотреться в глубокий вырез или на несравненные ноги; и Лесь, конечно же, мечтал, что когда-нибудь эту великолепную женщину покорит. Покорит, вместе они переживут поразительные мгновения, каких никто не переживал и не переживает, и после он оставит эту женщину! Покинет, ибо должен так поступить. Ведь не станет же он разбивать две семьи и лишать двух невинных малышей их родителей; у нее есть муж, у него — жена, у обоих есть дети, а посему и впредь они будут исполнять семейные обязанности и влачить свое ярмо с гордо поднятой головой, а утраченное счастье осветит их жизненный путь, словно недоступная звезда в небесах…
— Чего это вы на меня уставились как баран на новые ворота? — огрызнулась прекрасная Барбара, которой и в голову не приходило трагическое будущее, разделенное с Лесем. — Меня это раздражает. Извольте смотреть в другую сторону, если уж бьете баклуши.