Мой первый урок танца...Не слишком отличающийся от всех последующих. Главное здесь: станок, зеркало, дисциплина, мышцы, -хотят они или не хотят, но их надо заставить, приручить.
...Мой преподаватель. Это она- Мадам. Она так же стара, как старая дама, написанная Рембрантом. У них одно лицо, но в руке у Мадам-трость. Эта трость для нее все: третья нога, когда она идет, метроном, когда она дает урок, перст указующий, когда она исправляет ошибки, и попросту хлыст, когда мы не сразу все схватываем.
Ее голос меня ужасает,- это голос валькирии! Громоподобный голос с марсельским, для меня совсем не смешным акцентом, темперированный итальянскими интонациями ( она призналась мне впоследствии, что танцевала в Турине).
Крохотная, седая, она забивается в плетеное кресло, откуда будет, можно сказать, вершить суд. Зимой она заворачивается в кружевные шали, -так обертывают шелковистой бумагой нежные фрукты.
Летом она принесет веер. Вообразите, каково под крышей в палящий марсельский зной,- это опасно, и Мадам орудует свой тростью и веером, словно поднимает парус на мачте.
Что до меня, то у меня нет ни балетных туфель, ни трико: идет война. Купить ничего невозможно. Почти год я работаю в веревочных тапочках и старых шортах.
Я учусь. Я учусь. Мадам:
- У тебя не ноги, а фаршированные кабачки!
Однажды она подходит ко мне, перестает отбивать по полу такт своей тростью, лезет в карман и извлекает из него лупу. Она склоняется ко мне, глядя в лупу. Я врастаю в пол. Она водит лупой на расстоянии десяти сантиметров от моих плеч, затем осматривает мои руки, ноги, колени, ступни. Приговор вынесен:
-В мое время с таким сложением, знаешь ли, никто даже не осмелился бы заняться танцем.
Она уже повернулась ко мне спиной, удаляется. Я все еще недвижим. Пока она не оборачивается, и пока все ее затаенная нежность не находит ничего лучшего, как подстегнуть меня:
-Работай!
И потом, как эхо:
-Ленивец!
Это "Работай, ленивец!" -в два такта- я не забуду никогда.
Теперь, вернувшись домой, я после ужина запираюсь у себя в комнате и засовываю ступни под кровать, чтобы развить гибкость. Я придумываю себе целую гимнастику, я вишу на притолоке двери, чтобы вытянуться и попытаться увеличить свой рост. Я подтягиваюсь до полного изнеможения, чтобы расширить свою слишком узкую грудь, и, стоя перед умывальником, обзываю нелестными словами свое отражение в зеркале.
Чтобы заклясть судьбу, а также в наказание себе и не без смутной надежды "стать лучше", сплю на голом полу.