Образ-действие есть подтип образа-движения, которым, по мысли Делеза, определялась эпоха довоенного кино. Пришедший ему на смену послевоенный образ-время дал право киногражданства звучащей речи, имеющей линейное, временное измерение. Сперва Ромер в «Моей ночи у Мод» (Ma nuit chez Maud, 1969), а затем Эсташ детеатрализуют монолог, этот последний оплот сценического представления, — и при этом полностью отказываются от действия. Но Ромер в этот период теряет интерес к документальности, а установка на игру скрадывает богатство изустного слова. Поэтому Эсташ кажется куда радикальнее: живая, как будто подслушанная речь становится у него зримой, самой плотью кинообраза. Коль скоро обскурантистское мнение, согласно которому эволюция киноязыка остановилась после 60-х, до некоторой степени справедливо, то конечным пунктом этой эволюции следует считать фильм Эсташа. В истории кинозвука, почти полвека смущавшего поборников «чистой зримости», была наконец-то поставлена точка: слово и есть плоть.